Наталья Сажина - КИФ-5 «Благотворительный». Том 2 «Юношеский»

«Сегодня, после концерта. Сегодня… – убеждал он сам себя. – Я больше так не могу».

Шквал бьющих друг друга ладоней прервал его мысли и поколебал решимость. Пётр видел, как Люба оставила инструмент в молчаливом одиночестве, откланялась публике и уступила место конферансье, скрывшись за сценой.

– Пора! Сейчас всё прояснится! – стучало сердце парня, второпях покидающего концертный зал, пока объявляли следующего участника.

– Сейчас?! – паниковал всегда надеющийся на более подходящий момент мозг.

Дождавшись любимую у резных ворот консерватории, Петя всё же решился подойти.

– Привет, Люб! Ты отлично выступила. Как только тебе удаётся так играть.

– Привет, спасибо. Семь лет музыкалки не прошли даром. Не думала, что благотворительный концерт будет интересен кому-то из класса. Особенно… – девушка немного замялась, – тебе.

– Это почему же? Не похоже, чтобы я музыку любил?

– Да нет… Но чтобы классическую. Ты, кажется, рэп слушаешь.

– Ну, так это для души, – улыбнулся Пётр.

– А классика для чего? – удивилась Люба.

Парень понял, что поторопился с ответом. Он не хотел врать ей: классика не вызывала в нём ничего, кроме зевоты. Люба ожидающе смотрела на него большими васильковыми глазами: разве их можно обмануть? И Петя решился:

– Люба, я не люблю классику, я люблю тебя! Давай встречаться?

Сейчас удивлёнными выглядели и брови девушки, сложившиеся в две улетающие галочки.

– Ты разве не знаешь? Я же уезжаю в пятницу. Ольга Викторовна вчера объявляла всем.

– Я прогулял литру. Не до Толстых было. Ну ты же вернёшься, я подожду.

– Я насовсем. У меня контракт, о котором я и мечтать не могла. Я продолжу учёбу в Зальцбурге, буду выступать там, где творил Моцарт! – взахлёб рассказывала она.

Пётр снова сжал кулаки, на виски обрушились кувалды её слов:

– А как же я? О наших чувствах ты подумала?

– Ты прости, но я не люблю тебя.

Наковальня придавила парня окончательно: всё-таки не любит…

– Ты просто не знала, не была готова к моему признанию. Я не решался. Но теперь буду за тебя бороться.

Люба невпопад засмеялась:

– С кем? С Шубертом?

– Так ты любишь другого? Он тебя в этой твоей Германии ждёт?

– В Австрии. Я люблю музыку. Только её.

Люба пришла в себя в больничной палате. Очень хотелось пить, всё тело ныло, голова кружилась и, казалось, была влажной. Девушка с трудом разлепила ссохшиеся губы и простонала:

– Воды…

Справа что-то мерзко запищало. В палату вошли двое.

– А, наша счастливица очнулась. Теперь с тобой всё будет хорошо, – пообещал врач. – В рубашке родилась!

– Эдуард Семёнович, у неё рана кровит опять. Перевяжу, посмотрите?

– Ничего, подлатаем, – ответил мужчина медсестре и снова переключился на пациентку: – Как самочувствие? Обезболить тебя?

– Воды… – повторила Люба.

– Пока нельзя, сейчас Зиночка тебе губки смочит. Ты что-нибудь помнишь?

Разговор с Петей. Аэропорт. Самолёт. Падение. Неужели жива?

– Сильно меня? – еле слышно, стараясь поймать губами влажный ватный тампон, спросила Люба.

– Учитывая высоту, с которой вы падали, нам нужно крылья искать. Или парашютиста, что до земли тебя подбросил, – пытался шутить врач. – Ну, есть переломы, пару разрывов мы заштопали, на голове вот ссадина кровит. Главное, позвоночник цел, скоро бегать будешь!

Зиночка, уже перебинтовавшая рану, аккуратно клала под голову пережившей авиакатастрофу пациентки чистую подушку.

– Эдуард Семёнович говорит, что уйдёшь от нас как новенькая. Тебе иностранцы и протез самый лучший уже оплатили.

Врач шикнул, Зиночка ойкнула и прикрыла ладонью в перчатке рот. На лице Любы отпечаталась гримаса ужаса, пульс резко запрыгал:

– Какой протез?

– Успокойся, нельзя нервничать, руку не смогли спасти. Левую. Только кисть.

Люба забылась. Всё потемнело.

В пенсии по инвалидности Любе отказали: слишком хорош был бионический нейропротез, почти во всех мелочах заменяющий девушке обычную руку. В России Люба вполне припеваючи могла жить на выплаты по страховке, австрийцы не скупились, хотя контракт был аннулирован: калеке не место на большой сцене.

Все вокруг только и говорили о её чудесном спасении. Но никто и не подозревал, что Любовь умирала теперь каждый раз, когда садилась за рояль. Протез стучал и срывался, сильно уступал в скорости правой руке, не справлялся с легато, не чувствовал холодной гладкости клавиш. Люба плакала, швыряла ноты. Успокаивалась и начинала сначала. Пыталась сделать механическое живым чередой репетиций. Снова и снова. Не получалось.

В моменты отчаяния она становилась затворницей, не хотела никого видеть и слышать. Тогда Пётр долбил в её дверь безудержно громко, грозился сломать. Он боялся, что она больше никогда её не откроет. В другие дни он приходил с цветами и конфетами, мотивирующими фильмами и книгами, обещал что-нибудь придумать.

И думал. Нашёл хорошего компьютерщика, но тот лишь смог сделать «руку» нескользкой и более быстрой. Люба радовалась, а потом снова тонула в депрессии. Ей хотелось чувствовать клавиши, как раньше, ласкать их тонкими пальцами и ощущать взаимность.

– Я что-нибудь придумаю, – снова обещал Пётр.

– Зачем? Я всё равно не люблю тебя.

– Затем, что ты любишь музыку.

Используя старые связи отца, отставного полковника, Пётр вышел на военного хирурга «с руками от Бога», как говорили многие. Не сразу, но он вписался в эксперимент, в который слабо верил. Опыты с протезом не давали желаемого результата, поэтому спустя год собранные энтузиазмом Петра учёные, врачи и программисты стали работать над другим изобретением – кинестетической перчаткой.

– Открой, мы это сделали!

– Уходи, я больше ничего не хочу, – кричала Люба, зная, что он не уйдёт.

– Ты будешь чувствовать их, понимаешь?! Открывай, я не один, и нам для патента нужно описать результат!

В огромном концертном зале Зальцбурга в лучах софитов блистала прехорошенькая пианистка: распущенные каштановые волосы прикрывали голую спину, синее искрящееся платье со шлейфом врастало в начищенный паркет. Её руки обтягивали чёрные перчатки до локтей, с открытыми подушечками пальцев, левая перчатка периодически мерцала крошечными огоньками.

С каждым прикосновением к клавишам Любовь покоряла всё больше растроганных музыкой сердец. Ей пророчили грандиозное будущее, умопомрачительный успех, который сейчас совершенно не волновал её. Она наслаждалась слиянием с инструментом, той полной, отчётливой гаммой ощущений, без которой не смогла бы жить.

Любовь источала любовь, и он был пленён ею: единственный, кто посещал каждое выступление совсем не ради музыки.