Елена Калашникова - Калейдоскоп смешинок

Играют солнышка лучи,
звенят капели,
Зима пока ещё ворчит,
но еле-еле,
Весна улыбки дарит влёт,
не зная меры,
И всем смешинки раздаёт
рукою щедрой.
Степенный дворник у ворот,
наш дядя Вася,
Услышав старый анекдот,
полдня смеялся.
Брат хохотал сегодня так
на редкость звонко,
Что задрожал на кухне шкаф,
а в доме – окна.
В дневник «автограф» педагог
поставил Коле:
«Ваш сын смеялся весь урок
сегодня в школе!»
…И громче щебет птиц звучит,
в мотив сливаясь,
А я иду и без причины
улыбаюсь.

– Вы подождите на меня кричать —
Обед от Вас не убежит, поверьте.
Вопрос мой срочно надобно решать,
Вопрос всей жизни, а быть может – смерти.

Я вижу, что в глазах у Вас тоска,
И сок желудочный – по расписанью,
Но всё ж начну чуть-чуть издалека,
Фиксируйте, пожалуйста, вниманье.

Судьба моя почти что удалась —
Амур, я полагаю, был в ударе:
С работы возвращалась я как раз,
И вслед за мною шёл красивый парень.

Я тормознула. Он ускорил шаг.
Мой пульс достиг отметки аж за двести,
Потом я оглянулась впопыхах —
И никого! Исчез на ровном месте!

Короче, представитель жэ-ка-ха,
Скажу я Вам серьёзно и сердито:
«Вы лучше мне верните мужика!
Что ж люки-то в колодцах все открыты?!»

Зуб разболелся раз, я чуть не плачу,
Пошла к дантисту, как же тут иначе?
Табличку вижу около дверей,
И – ФИО одноклассника на ней.
Смекаю: повезло, так повезло —
Ведь это ж школьная любовь – Колёк Козлов!
Глядь в щель (мы ж любопытны от природы) —
О, боже! Как мужчин меняют годы…
Где стройный стан? Где вдохновенный лик?
Стоит у кресла над больным седой мужик,
Лицо помятое и всё в морщинах,
Неужто Николай – вон тот мужчина?
С сомненьем я сказала:
– Помнишь, Коля:
Десятый класс… Двенадцатая школа…
Тут он спросил, узнав меня едва ли:
– А Вы какой предмет преподавали?»

Распахните все окна, люди!
Распахните седца для общения!
(Даже если общенья не будет,
Хоть проветрите помещение.)

Была ль она всех прежних лучше? Не от сего, возможно, мира…
Но как-то втёрлась парню в душу (и в холостяцкую квартиру).
На высоченных лабутенах влетала в спальню:
«Здравствуй, милый!»,
А у него кровь стыла в венах: микробы ж с улицы тащила!

Она его любила страстно, условностям воскликнув: «Пофиг!»
…Он чашку утром нёс с опаской, боясь залить их ложе кофе.
Она ценила те мгновенья, печенье разломив в ладошке,
А он томился с сожаленьем: «Опять бельё всё будет в крошках!»

Он сравнивал её с картиной, но неизменно содрогался,
Когда случайно волос длинный вдруг на подушке оставался.
Без «коврика» калеча «мышку», она могла висеть в ютубе,
И в ванной (это было слишком!) не закрывала с пастой тюбик!

Последней каплею терпенья помада цвета вишни стала:
Мамзель в любовном исступленье «love you!» на зеркалах писала.
…В миг расставанья разрыдалась: «Неужто в чём я виновата?»
Он повздыхал (но, правда, малость) и взялся оттирать помаду.

Она в тоске погрязла жуткой, к весне воспрянув еле-еле…
А он твердил (отнюдь не в шутку): «Не ешьте, девушки, в постели!»

Был у нас сосед толковый,
Он ценил родное слово.
Говорят, подобно Далю
Уезжал в глухие дали,
Собирая обороты
Перлов-фраз простонародных.
Действовал филолог тонко —
Брал бутыль он с самогонкой,
Мужикам сей факт поведав
Для душевности беседы.
Дальше было как по нотам:
Душу изливал народу,
И затем (не сказка – быль!)
Вдребезги колол бутыль.
Что ж потом? Внимал охотно
Он «эпитетам» народным,
Восклицая всякий миг:
– Как могуч родной язык!