Григорий Володин - Питомцы апокалипсиса

– Я возьму с собой рыбку.

– Рыбку?

– Расчешешь волосы?

– Попроси чертову рыбку расчесать волосы.

Я все же поднял расческу. Но Юля вдруг схватила мою руку, полотенце снова соскользнуло на пол. Под ним уже связался костюм цвета раскаленной лавы. Глухой закрытый бадлон под самый подбородок, и дополнительных заплаток не надо.

– Стас, ты хорошо служил, – сказала моя хозяйка. – Для необученного примитивного человека. Дальше я сама. А ты возвращайся к сестре. Отвыкай мыслить как услужливый пес. Дела моего народа не касаются людей. Поэтому просто вернись к Лене.

Мое дурацкое сердце бешено заколотилось об ребра. Впервые моя звездная принцесса снизошла на земной уровень, впервые заботилась обо мне.

– Ага, вернусь. Это еще не скоро. Сначала разберусь с твоим умником-отцом. Решу вопрос с твоей ссылкой на орбиту. Еще отведу тебя на танцы.

И потянулся к ее волосам. Но мою руку все еще не отпускали. Золотые лучи золотых глаз грели мою кожу.

– На танцы я пойду с Дарсисом.

Мои пальцы вмиг ослабели, расческа выпала и ударилась об кафель пола. Глаза Юли прожгли меня взглядом до мяса, до мозга костей – два желтых Ока Саурона. Мир утонул в черном тумане боли.

– Дарсис пригласил?

– Мы договорились.

Моя дрожащая рука потянулась за упавшей расческой.

– Подожди немного. Сейчас я расчешу тебя.

Вместо этого мне хотелось схватить ее за волосы и вырвать большой кусок блестящего черного водопада. Хотелось сделать ей больно и улыбнуться. Но я не мог. Спасибо дурацкой «сыворотке».

– Нет… я передумала. Повторю: хватит заботиться обо мне. Пойми это сейчас, иначе никогда не вернешься к сестре. Дела ананси – это дела ананси, человек.

Юля встала со стула и вышла из ванной, легкая, возбуждающая, прекрасная, как взаимная любовь. И такая же недостижимая.

Ночью снилось, что я – моя сестренка, что я сплю в земном детдоме и сквозняк кусает мне губы, вызывая тревожные сны. Жесткий матрас давил спину, мои длинные разбросанные по подушке волосы щекотали лицо, рука выпала из-под шерстяного одеяла и касалась пальцами холодной железной ножки кровати. Затем меня выбросило обратно на Люмен, во тьму моей комнаты с задернутыми шторами. Надо мной навис странный человек без лица, и я проснулся с криком.

Завтракал один. Настолько разбитый, что легче выбросить, чем собрать из осколков что-то стоящее.

Столовую вокруг переполнял шум, гам и вкусные до тошноты ароматы. Завтракал? Если бы проглотил хоть каплю каши, похожая на устрицу масса вылетела бы назад на стол. Поэтому просто ковырял ложкой густую жижу.

Пообещал себе: когда вернусь на Землю, обязательно вломлюсь в Питомник бродячих животных и заберу оттуда всех кошечек и песиков, всех, кого хозяева любили, а потом вышвырнули на улицу, приговорили к уколу смерти. Если разлюбить равно убить, я воскрешу бедных зверей. Их снова будут ценить.

Юля, Юля, пусть ты – бездушная инопланетная стерва, но я хочу быть с тобой.

Бросив кашу, я побрел по коридорам Центра, мои ноги сами вынесли меня наружу, под голубой шатер утреннего неба и сияние Света.

Пара красных волановых камушков парила над лужайкой, путаясь в зеленых стеблях. Я взял один и метнул на восток. Камень пролетел над разостланным в траве стволом тяждерева и завис в воздухе на уровне моих глаз. Я бросил вдогонку второй красный осколок. Камни глухо сшиблись и разлетелись в стороны. На меня будто уставились два жутких глаза жуткой версии Чеширского кота. Тело и голова исчезли, а монструозные глазищи остались «висеть» над блестящей росой.

Чеширский кот, Страна чудес, затерявшаяся Алиса.… Еще маленькими я, Мана и другие похищенные дети, затеяли игру: подобрать сказку, больше всего похожую на нашу жизнь на Люмене.

Пожав плечами, Мана сказала:

– Тысяча и одна ночь. Шахерезада.

Над ней тут же подтрунил Рауль Динь-Динь, белокурый парень на год старше нас с Маной и полгода уже как гуляющий по проспектам солнечного Марселя:

– Это потому что ты каждую ночь уговариваешь Дарсиса жениться на тебе?

Темно-карие, почти черные глаза Маны сверкнули, но, подумав, наша валькирия из латиноамериканского гетто решила не делать отбивную из шутника-француза:

– Не угадал, жабоед. Своими рассказами Шахерезада излечила царя Шахияра от безумия. Мы тоже помогаем нашим партнерам держаться.

– Золушка, – заявила Никсия. – Каждый год мы трудимся как пчелки, а потом надеваем прекрасные наряды и идем на танцы.

Рауль замахал руками.

– Да какая, ау диабле ! – к черту, еще Золушка? Как пчелка ты разве что только кружишься на каруселях в парке. Что совсем не видите? – и сделал внушительную паузу. – Питер Пэн и потерянные мальчики! Люмен – вылитая Нетландия.

Почти одновременно все девочки загудели и закачали головами.

– Ну уж нет, – бросила Сильвия, темно-русая вечно румяная американка. – Там была всего одна герл , девочка Венди.

– Еще фея Динь-Динь, – вставил Рауль.

– Я соглашусь, что мы в Нетландии, – засмеялась Мана, – если Рауль будет Динь-Динь.

Если девчонки и могут по-настоящему сдружиться между собой, то только чтобы уделать общего врага. Ну, или обсудить новые серии «Клуб Винкс». По сестре знал. Так что до самой отправки на Землю бедный Рауль оставался Динь-Динь, несмотря на его протесты.

Я перешагнул дотянувшуюся до тропинки ветку тяждерева – тонкая кривая палочка насквозь продавила под собой асфальт, под асфальтом землю. Эксперименты ананси настолько утяжелили древесину тяждеревьев, что сама планета их с трудом держала.

Пройдя по тропинке, я свернул в узкую щель между корпусами Центра. Темная артерия прохода вела вглубь бетонного лабиринта. Шел боком.

У третьего корпуса меня ошпарил кипяток страха. Чужого страха.

Я не остановился, только уперся плечами в стены, чтобы не упасть. Серый вектор чужого страха указывал дорогу. И душил во мне жизнь.

У пятого корпуса рубашка на моих плечах стерлась об шершавые стены до дыр, кожа – до крови, разум – до собственного страха. Воздуха не хватало, словно трахею закупорила пробка. Чужая слабость била в голову. В грудь. В сердце. Как вирус поражала все органы.

Ты продвигаешься, продвигаешься целую вечность – и никогда не выбираешься из темного лаза. Твои пустые легкие просто взрываются прежде. Комки теплого мяса украшают серый бетон.

Прежде легких все же взорвались тесные стены – изумрудной тканью постриженных газонов на широких холмах. Просторные небеса улыбнулись белоснежными зубами, сотканными из облаков. Ветер с холмов принес в мои легкие свежий поток воздуха с ароматом тягуры. И я улыбнулся в ответ небесам.

Мимо холмов вектор страха вел вниз и вниз, к инкубаторию. Рядом на парковке гудел двигатель бурой шестиместной карсы. Двое солдат гарнизона шагали от машины к крыльцу инкубатория. Мощные тела полностью скрывались под гладкими аксамитовыми доспехами. Ноги в красных пластинах грохотали по асфальту, как отбойные молотки. Словно две наряженные в лаву скалы на свидании.