Григорий Федосеев - Пашка из медвежьего лога. Таежные встречи

– Анемподест?

– Да, да… Он у вас ничего не просил? – вдруг осведомился Пашка.

– Нет.

– А ведь ехал с намерением. Значит, помешкал… У нас на смолокурке все к краю подходит: зимовье на подпорках, бабушка старенькая, да и Кудряшка тоже. А Жучка совсем на исходе, даже не лает… Так мы с дедушкой хотели щенка раздобыть. Говорят, у вас собаки настоящей породы. – И паренёк испытующе посмотрел мне в глаза.

– Собаки-то есть, Пашка, но когда будут щенки, не знаю. Да и будут ли?

– Бу-у-дут, – убежденно ответил Пашка. – К примеру, наша Жучка каждый год выводит щенят, да кому они нужны! Хочется породистого. Мы уже и будку ему сделали и имя придумали: Смелый!.. Значит, ещё неизвестно?

– А зачем тебе собака?

– Как же в тайге без неё?

– Ты ходишь в тайгу?

– Каждую осень промышляем белку, когда и колонка добудем, ну и птицу боровую. А в прошлом году росомаха попалась, – последнее слово он произнёс не без гордости. – Уж намаялись с ней.

– А сколько тебе лет?

– Тринадцать. Я по тайге сызмальства хожу.

Пока он рассказывал о своей жизни, я переоделся.

– Чаю со мной выпьешь?

– С сахаром? – оживился он. – А что это у вас, дядя, за коробка нарядная?

– С монпансье.

– Знаю: кисленькие леденцы, – он громко прищёлкнул языком.

– Могу тебе подарить.

– С коробкой?

– Да.

– Что вы, ни-ни! – вдруг спохватился он. – Дедушка постоянно говорит, что я за конфетку и портки свои продам. Брать не велит. А чаю с монпансье выпью… Какие у вас маленькие чашки! – заключил он неожиданно.

Пил Пашка из блюдца долго, вольготно, даже вспотел и всё время шмыгал носом. А беспокойные глаза продолжали шарить по комнате.

– У вас, видать, настоящая дробовка? Наверно, тыщу стоит? – И, покосившись на моё ружьё, затяжно вздохнул. – А дедушка с пистонкой промышляет. Она ещё дедом его с турецкой войны привезена, кремнёвкой была, потом её на пистонку переделали. Старая она у нас, к тому же ещё и грозой её чесануло: ствол сбоку продырявило и ложу расщепило. И стреляет смешно: сначала пистон треснет, потом захарчит, тут уж держись покрепче и голову нужно отворачивать – может глаза огнём вышибить… Нашей пистонке трудно запалиться, а уж как стрельнет – любого зверя сразу сшибает.

– И ты с ней охотишься?

– Стреляю, но редко. Я только припасы таскаю, да если где зайца раненого догнать или утку из воды вытащить. Бывает, и белка зависнет на дереве. Дедушка говорит: «Вот уж как ты, Пашка, научишься во всех лесных делах разбираться, тогда пистонка будет твоя».

– Ну и как же?

– Стараюсь.

– Знаешь, Пашка, с таким ружьём недолго и беды нажить! Новое нужно купить.

– Край как нужно! – оживился парнишка. – Да что поделаешь с бабушкой: она не согласна насчёт покупки ружья, денег не даёт, а то бы мы с дедушкой давно купили. В магазин часто заходим, дедушка все ружья пересмотрит, выберет и скажет: «Ну хороша же, Пашка, дробовка!» С тем и уйдём.

– Почему бабушка против покупки?

– Говорит, что я тогда из тайги вылезать не буду, школу брошу.

Лицо его вдруг стало грустным. Он смотрел в угол, где стояла моя двустволка, а воображение, вероятно, рисовало заманчивую картину, как он с настоящим ружьём бродит по тайге, стреляет рябчиков, косачей и как, нагрузившись дичью, возвращается к бабушке в зимовье… Кажется, я своими расспросами коснулся больного места. Он наскоро допил чай, отблагодарил Акимовну и смолк.

Вернулся Василий Николаевич в полном охотничьем обмундировании: в унтах, шерстью наружу, в телогрейке из плащ-палатки, подбитой беличьим мехом, в лёгких шерстяных варежках.

– Акимовна! – окликнул он хозяйку. – Ты говорила, что козлятину хорошо нашпиговать свиным салом с чесноком? Приготовься!

– Как же, вкусней нет блюда. Только надо сначала добыть козла, а потом шпиговать. Ни пуха ни пера вам!

Мы распрощались.

За воротами дремала тощая грязно-серой масти старенькая лошадёнка, запряжённая в розвальни.

– Ну-ка, Кудряшка, прокати! – ласково крикнул Пашка. Он отвязал вожжи, усадил нас в задок на пахучее сено, а сам занял кучерское место.

Кудряшка качнулась влево, взмахнула облезлым хвостом и, сдвинув примёрзшие к земле розвальни, лениво потащила их по незнакомым нам переулкам.

– Надо бы торопиться, солнце низко, – посоветовал Василий Николаевич.

– Да её не раскачать, а собаки на улице попадутся – совсем станет. Только уж не беспокойтесь, я дедушку не подведу: вовремя приедем. Ну ты, Кудряшка, шевелись!

За посёлком лошадёнка будто пробудилась, сама, без понуканий, побежала мелкой рысцой. В животе у неё всё время ёкало в такт бегу.

– Селезёнка играет, – пояснил Пашка. – Кудряшка у нас подслеповатая, думает, что впереди дед бежит, вот и торопится. Иной раз даже заржёт, только голос у неё тонкий стал, как у жеребёнка. Колхоз давно другого коня давал, да дедушка говорит – нам торопиться некуда. У нас с ним всё ведь распланировано: в это лето зимовье новое сложим, осенью ловушки в тайге подновим, а Кудряшка с нами останется до самой смерти… И правда, верни её в колхоз – там в первый же день ей хана. А тут она – вишь, как трусит ногами? Мы-то её не обижаем…

– А как твои дела в школе? – спросил его вдруг Василий Николаевич.

Пашка бросил на него недобрый взгляд, дернул вожжой и, продув громко нос, заёрзал ногами по сену.

– Вон в тех колках, ну и косачей – тьма! – сказал он, показывая кнутом вправо на залесенные холмы. – У нас там с дедушкой шалаш налажен. Скоро птица играть начнёт, слетится да как зачуфыкает, закурлыкает, аж дух захватывает. А дерутся по-настоящему, Иную в кровь заклюют…

– Со школой, спрашиваю, у тебя как?

– Со школой?.. – Пашкино лицо вдруг вытянулось, помрачнело. – С математикой не ладится, – процедил он сквозь зубы чуть слышно. – Пока примеры были, понимал, что к чему, а как пошли задачи – вот тут-то и прижало меня. Дедушка сказывает, что у нас во всем потомстве считать сроду не умели, вся надежда, мол, на тебя, внучек! Сам, говорит, видишь, что делается на этом свете: всякие машины, самолёты, спутники, в космос люди летают, без математики теперь жить нельзя, сзади окажемся. Видите, куда он клонит! Значит, я должен за весь свой род ответ держать?!

– Дед правильно говорит. А ты как думаешь?

– Конечно, жалко мне свой род, – снисходительным тоном ответил Пашка. – Придётся подналечь…

За рекою дорога свернула влево, прорезала степь и глубокой бороздою, виляя по береговым перелескам, вывела нас на водораздельный перевал. Дальше узкой прорезью начиналась лощина. Она, раздвинув холмы, уходила в глубину лиственничной тайги широкой падью. Необозримый простор, заворожённый тишиною, ожидал нас там.

По синеющему небу плыли лёгкие облака, облитые золотистыми лучами заходящего солнца. Навстречу лениво летели вереницы ворон.