Татьяна Март - Поэтка

– Так, дорогие, заканчиваем! Листочки передаем! – лихо командовала Инна Евгеньевна. – Важное сообщение: в пятницу к нам в школу приедут финны!

– Зачем? – устало спросил Коля Камышов.

– Перенимать педагогический опыт! И совместный проект у нас будет по экологии. Но это потом… Открыли дневники, записали: в четверг после уроков – генеральная уборка!

Дружное страдальчески-недовольное «у-у-у» прокатилось по классу.

– И не «у-у-у», – передразнила Инна Евгеньевна, – а чтобы в четверг все были как штык! Кровь из носа! Вы же дома убираетесь, когда гостей ждете, верно? – Инна выдержала эффектную паузу (возражать никто не посмел) и переключилась: – Так, что у нас с успеваемостью в начале года… Дарья, где журнал?

– У Марьи Тарасовны, – объяснила Дашка. – Она его заполняет, сама принесет.

– Нет, нам сию секунду надо! Иди поторопи ее! – Дашка в ужасе воззрилась на Инну Евгеньевну. – Кстати, сегодня общие фотографии пришли – заодно ей отдашь. – Инна протянула Дашке традиционное сентябрьское фото их класса, на котором в этом году запечатлелись с учениками и директор, и несколько предметников на память – все-таки девятый класс, в конце года выпускной.

Дашка поплелась к жуткому белому кабинету. По дороге вспоминала, как Инна уговаривала Марью Тарасовну сфотографироваться с их девятым «А». Весь класс, фотограф, директор и другие учителя терпеливо ждали, а Марья отнекивалась: «Не хочу я, и не просите! Не в том возрасте, чтобы фотогеничной быть». Но уговаривать – ничего не скажешь – Инна умеет.

Дашка постучалась, заглянула в кабинет. Марья сидела за учительским столом перед раскрытым журналом, кивнула на него Дашке:

– Можешь забирать, Федорова, я как раз закончила.

Дашка подошла к столу, неуверенно протянула фотографию:

– Это вам…

Марья проворно взяла снимок. Разглядывала его придирчиво, поджимая острые уголки педантично подведенных бордовых губ. А Дашка в это время стояла рядом, не знала, что говорить и куда смотреть. Взгляд упал на идеально ровную нитку пробора в Марьиных волосах. Иссиня-черные по всей длине, у самых корней – буквально на два миллиметра – они были неожиданно белые. «Так она седая… Она седая, просто красится…» – прилетела сама собой внезапная мысль.

Бордовый Марьин ноготь одобрительно постучал по глянцевой поверхности фотографии – в том месте, где смотрело с нее лицо самой Марьи, хронически надменное, без тени улыбки.

– Да я тут просто красотка Мери! – резюмировала она с иронией, но видно было, что Марье и вправду нравится. – Что ты стоишь, Федорова?! Я же сказала тебе – журнал можешь забрать.

К очередному уроку химии Дашка готовилась прилежно и мандражировала особенно сильно: хочешь не хочешь, двойку надо исправить. Но случилось чудо, и даже не одно. Во-первых, в тот день с самого утра выпал снег, хотя был только октябрь. Во-вторых, Марья встретила их какая-то непривычно тихая. Весь урок никого не спрашивала – только рассказывала сама о Менделееве, о его научных путешествиях и творчестве (так и говорила – «творчество»!) и даже упоминала его дочь Любу, ставшую женой Александра Блока. Говорила она интересно, размеренно и даже певуче, иногда бросая взгляд на снежное кружевное мельтешение за окном. А Дашка слушала ее и думала о том, что снег – белый песок…

Мы внутри огромных песочных часов, кто-то перевернул их – и на землю падает белое время. Но заснеженный день не видит, не знает этого – и дремлет, и не торопится никуда… Печально дремлет… день заснеженный… Деревья зябнут от тоски… И льется стон прощальной нежности в седые тихие пески…

А в конце урока, когда все приготовились, по традиции, записать километровое домашнее задание, Марья спросила:

– Кто знает, какой сегодня праздник?

Все замолчали в недоумении, а Дашка тихо сказала:

– Покров.

Марья услышала, приподняла нарисованные брови:

– Что, только Федорова знала? Так вот, в честь праздника… – Тут прозвенел звонок, и она закончила, повысив голос: – В честь праздника я ничего вам не задаю!

Класс довольно загудел, загремел отодвигаемыми стульями.

А через месяц Марья умерла.

Нет, не так, не скоропостижно… Марья легла в больницу на операцию – об этом сказали девятому «А» и вездесущая Инна Евгеньевна, и новая, временная, химичка – длинноносая, долговязая, нескладная и совсем незлая Нонна Сергеевна, к которой мигом прилепилось прозвище Нос. От Инны Евгеньевны класс узнал и о благополучном возвращении Марьи Тарасовны из больницы домой, и о том, что она идет на поправку… А потом Инна внепланово собрала всех на очередной классный час, потребовала абсолютной тишины и внимания.

– Сегодня мы получили трагическое известие!.. – В классе стало действительно тихо, и в этой тишине молодой Иннин голос звенел – скорее задорно, совсем не трагически. – Скончалась Марья Тарасовна Ермакова – прекрасный человек, заслуженный учитель! Я прошу почтить ее память минутой молчания!

Было слышно, как жужжит под потолком то ли непонятно откуда взявшаяся муха, то ли неисправная лампочка, – Дашка не поднимала головы. Класс стоял, класс молчал. Минута истекла.

Инна вздохнула, посмотрела зачем-то вниз – на свои лакированные красные туфли. Чуть заметно качнулась на высоких каблуках, переступила с ноги на ногу. Откашлялась.

– Так… Что у нас с успеваемостью в конце триместра? Дарья, где журнал?

И Дашку послали за журналом – на этот раз в учительскую. В первой комнате, вопреки обыкновению, никого не было, но за стенкой шел разговор, доносились обрывки фраз.

– Надо же, сначала ведь выздоровела…

– Да нет, операция неудачно…

Дашка замерла, невольно прислушалась.

– Так ее же экстренно увезли – было поздно лечить…

– В сознании? Ну да, до конца оставалась…

– В больнице, в последние часы, у дочери спрашивала: «Это всё, да? Это уже всё?»

– Дочь-то была?

– Прилетела, еле успела. Сложные у них были отношения…

– Внуки? Нет, не было…

…Печально дремлет день заснеженный… Деревья зябнут от тоски… И льется стон прощальной нежности в седые тихие пески…

Звенит хрустальный лес на дудочке невыплаканных белых слез…

Сегодня умерла Снегурочка… Ей очень холодно жилось…

Дашка вернулась из школы домой, села за письменный стол – записать стихи про хрустальный лес, начать делать уроки. Но ни рифмованные строчки, ни тем более вопросы задачника не задерживались в голове – там крутилось на разные лады только одно: «Это уже всё, да? Всё уже? Это – всё?» Так и спросила ведь Марья. Как ей, наверное, было страшно!..

Дашка и сама не совсем понимала, что «это» и что «всё», но вопрос вставал перед ней весь день – с листков заветного блокнота в бархатистой обложке, со страниц учебника, из зеркала, из чашки любимого темно-красного чая, из заснеженного заоконного мира… «Это уже всё, да?» Вопрос был сложнее, чем все формулы и слова вместе взятые.