Сюзанна Кулешова - Литейный мост

Федя была не самой обычной девятиклассницей. Ее отдали в школу в шесть лет, впрочем, как и многих, но через месяц перевели во второй класс, так как делать ей в первом было уже нечего – мешала товарищам своими знаниями и смекалкой не по годам. Теперь ей исполнилось только тринадцать, но она нисколько не выделялась среди одноклассников внешностью, так как была достаточно рослой для своих лет, и неплохо успевала по всем предметам. Но больше всего любила литературу. Ее сочинения отмечали дипломами городских туров олимпиад, и она мечтала стать писателем. Собственно, поэтому ее звали Федей, а не Елизаветой Корниловой, как значилось на обложках тетрадей.

Смешной и совсем необидный ник появился в начале этого учебного года, когда в класс пришли психологи-профориентаторы и заставили заполнить анкету. В числе прочих глупых, по мнению ребят, вопросов был и такой: кем ты собираешься стать, когда закончишь школу?

Федины одноклассники приложили много усилий, чтобы показать психологам всю несостоятельность их тестов, и, когда, по просьбе самих испытуемых, потом зачитывали ответы, стоял безудержный хохот. Девочки большей частью планировали карьеры моделей и жен олигархов, мальчики же проявили чуть больше разнообразия: от контрактника Российской армии до криминального авторитета и президента.

Федя же, в тот день она еще звалась Лизой, хотела написать правду. И не потому, что не имела чувства юмора. Просто ей казалось: что напишешь в такой анкете, то из-за особого коварства судьбы и получишь. Она очень волновалась, словно подписывала себе приговор, а потому ошиблась. Мысль бежала быстрее, и, вместо того чтобы уместить в две мелкие строки фразу: «Хочу стать писателем, как Федор Михайлович Достоевский», она написала только последние три слова.

Две недели ее называли полностью: по имени, отчеству и фамилии великого классика, а потом, по причине не проявленного пока величия, сократили до «Феди». Она не знала, обижаться ли в одиночестве или смеяться вместе со всеми. Товарищи ее не были злобными дразнилками, толстыми и тонкими троллями и прочей неприятной недоброжелательной нечистью. Они были вполне нормальными гимназистами, не упускающими случая посмеяться над чем только возможно.

Тогда Федя задала вопрос «что делать?» бабушке. Она с детства привыкла советоваться с ней, как с лучшей подругой. Так уж ей повезло. И та ответила просто:

«Гордись! Меня бы кто дразнил в школе Федей, подразумевая Достоевского».

«А как тебя дразнили?» – поинтересовалась Федя.

«Куля. По моей же фамилии Куликова. Ничего особенного. Это даже не дразнилка – прозвище, чтобы коротко».

«Да уж. У нас полкласса по фамилии зовут… – вздохнула Федя. – А некоторые себе ники придумали, чтобы выделиться. Фионы там всякие, принцессы, даже Герми и Гарри – это из Гарри Поттера. Взрослые люди! Смешно, правда?»

«Да нет. Нисколько не смешно, – ответила бабушка нарочито спокойно, – и плохого ничего не вижу. Ведь это всего лишь игра».

«Игра, надеюсь!» – усмехнулась Федя.

Между тем в комнате становилось совсем темно. Федина свечка, отражаясь в зеркале, уже почти не справлялась с сумерками; свеча на портрете и вовсе потускнела, и лицо писателя превратилось в пугающую маску. А Федина физиономия, круглая, румяная даже более, чем обычно, с копной темных волос, уж очень напоминала премиленькое личико «Девочки с персиками» Серова. Феде часто указывали на это сходство, и это очень ее раздражало.

– Если не приснится, то завтра возьму «Подростка» и открою «на расхлоп», – сказала себе Федя и задула свечу. Она достаточно времени медитировала на портрет, чтобы получить хоть что-то, если Федор Михайлович вообще соизволит отозваться.

Откуда пришла в голову мысль таким образом докричаться до писателя, Федя толком не понимала: она просто это придумала. С ней такое случалось. Придумает, например, Федя, что лето проведет не в оздоровительном лагере, скучая и живя мечтой о счастливом будущем, а отправится в байдарочный поход с родителями или поедет с бабушкой к ее старинной подруге в Карелию, – так и выходит. Само собой складывается. Надо только думать обо всем этом, глядя в зеркало, и смотреть на свое отражение так, чтобы девочка в зеркале ей, Лизе, то есть теперь Феде, рассказывала, как чудесно провела время в загаданной поездке. Но это все о простой мечте. Маленькой и миленькой. А тут все гораздо серьезней. У Феди рушились миры. И дело было не в нике, к которому она уже привыкла, а в любви. Великой, непреходящей и, она была уверена, взаимной. В любви к Петербургу.

Еще в начале учебного года, до появления психологов, к ним в гимназию пришла новая учительница французского языка – Валерия Ивановна. Она была молода, хороша собой, изысканно одета и только что из Парижа, где прожила со своим мужем три года. Разумеется, все дружно начали восхищаться ею. Девочки, не задумываясь, стриглись и все выглядели одинаково лохматыми, с наглыми густыми челками и волосами, торчащими, словно перья взъерошенных птиц. Учительница была брюнеткой, и царство естественных блондинок пришло в упадок. Одна даже сменила масть, ослушавшись родителей и нарушив строгие гимназические требования. Но был и плюс: барышни стали носить элегантные юбки-карандаши приемлемой длины и не оголяли живот даже на физкультуре.

Федя тоже выклянчила у родителей подобную юбку, но стричься ей запретили: жаль было длинных толстых кос. И тогда Валерия Ивановна заплела девочке волосы так, как носят парижские школьницы, – во французский колос. Это Феде очень шло; она была в восторге от новой учительницы и ловила каждое ее слово. Она вместе с одноклассниками восхищалась французской поэзией и живописью и мечтала о Париже. Поездка туда могла стать наградой за победу в конкурсе школьных спектаклей на французском языке. Федя старалась. Тем более что именно ей поручили написать пьесу!

Каждый день после уроков ребята репетировали под присмотром Валерии Ивановны, а потом те, кто в этот день не торопился на кружки, к репетиторам и прочее, оставались выпить чаю и поговорить о прекрасном городе.

– А вы собираетесь снова в Париж? – спросила однажды Нюша Соколова, Федина одноклассница. Не то чтобы подруга, но товарищ по мечте.

– Конечно, – улыбнулась учительница, – но не беспокойтесь, вас я успею выпустить.

– То есть опять на несколько лет? – уточнила Нюша.

– Знаете, – Валерия Ивановна опустила глаза и вздохнула, – я бы туда навсегда уехала.

– Как – навсегда?! – вскрикнула Федя, и ее глаза стали огромными, дыхание перехватило, не выпуская на волю еще множество вопросов.