Михаил Лезинский - Мы с тобой Макаренки

Пока Волков колдовал над пасынком, Синельников, Лукьяненко и Снегирев подчищали котлован. Жорж по привычке зубоскалил:

– Да, товарищ Птичкин-Снегирев, дал ты тогда класс… – Жора вздохнул и покачал головой.

– Какой класс? Когда? – осторожно спросил Снегирев, ожидая подвоха.

– Как? Забыл уже!-воскликнул Лукьяненко.-Помнишь, как ты подпоил меня однажды? Тебе тогда еще сэр Синельников по мозгам дал?

– Пошел бы ты к черту, – засмеялся Снегирев.

Лукьяненко счел нужным возмутиться:

– Олег! Олег! Ты слышал, этот юноша послал меня к черту?!

– А куда бы ты хотел?! – полюбопытствовал Синельников.

– Ага, – зловеще протянул Лукьяненко, – ага, значит и ты, Олька, настроен против меня?! – Жора выпрямился и заправил в штаны

выбившуюся рубаху. – Рогатки ставите на моей ясной и прямой дороге?

– Это твоя-то дорога прямая и ясная?! – удивился Синельников.

– А то чья же!

– Ха!

– Без «ха», пожалуйста. Я, Оленька, артист. Уточняю – артист…

– Погорелого театра, – добавил Снегирев и прибил рукою свои волосы-антенны.

Лукьяненко тотчас повернулся к нему и, саркастически улыбаясь, сказал:

– Сомневаетесь, товарищ Птичкин? Хорошо! Я предоставлю вам возможность убедиться в этом, – и, выпрямляясь, добавил, – завтра же! А вы, – повернулся он к Олегу. – Синельников, кажется, ваша фамилия?

– Ну Синельников, – согласился Олег.

– Так вот, товарищ Синельников, я, конечно, преклоняюсь перед вашими могучими ручками, перед вашим неиссякаемым комсомольским авторитетом, но и вам, товарищ комсомольский бог, не понять моей сложной артистической натуры. Я, Оленька…

– Ты на лопату-то не забывай нажимать,- перебил его Синельников, – а то на языке далеко не уедешь.

Лукьянанко хотел что-то ответить, но в это время над ними раздался бас Волкова:

– Эй вы, говорящие экскаваторы! Кончай трепологию, фундамент подвязан. Вылезай!

… Острия ухватов врезались в дерево, выдавливая креозот. Анкерная опора, вздыхая металлическими сочленениями, медленно оторвалась от земли и остановилась в нерешительности, словно обдумывая, подниматься ей выше или по-прежнему оставаться на земле. Но обратного пути для нее не было, к анкер, поколебавшись, поднялся еще на сантиметр.

Игорь продолжал командовать. От четкости команды зависело многое:

– Мало-помалу вира-й! Синельников, Лукьяненко, уприте ухваты в землю, экономьте силы!

Поколебавшись, анкер вновь поднялся на несколько сантиметров.

– Волков! Снегирев! Наперехват! Не зевай… И… раз… и два… и три… – улетали в зной степи слова команды. – Мало-помалу… и… раз…

Нещадно палит солнце – наверное, синоптики отметили, что за последние двадцать лет такой температуры воздуха здесь не наблюдалось. Mapакутский ветер вместо прохлады обжигает, а если бы сейчас пошел дождь, то это бы, наверное, был кипяток. Все живое спряталось в тень, лишь монтажники заняты своим делом да высоко, в неестественной синеве неба, лениво парит степной орел, выискивая жертву. От пота лица монтажников блестят, словно смазанные вазелином.

В напряженной работе время летит незаметно. Вот уже и вершина анкера приподнялась над землей, образовав в основании острый угол. Острый угол означает половину выполненной работы.

– И… раз… и… два… Шабаш! Перекурим, братцы!

– Вот это, я понимаю, команда! – обрадовался Лукьяненко и первым воткнул свой ухват в землю.

Остальные тоже ничего не имели против такой команды и последовали Жоринюму примеру.

– А времени сейчас сколько?! – вдруг спохватился Лукьяненко. – Мы же обед прохлопали! Игорь Николаевич!

– С обедом придется повременить, Жора. Наша машина в Евпатории, да и анкер нельзя бросать незакрепленным, – разъяснил положение вещей Игорь. – Потерпим?

– Ну что ж, потерпим, – вздохнул Лукьяненко. – Знал бы, с собой что-нибудь прихватил. Знаете, как с сытым брюхом хорошо работается?! Как ты мыслишь насчет жратвы, Снегирь?

«Насчет жратвы» Снегирев не возражал.

Синельников со своей стороны тоже сказал пару добрых слов о куске черного хлеба с солью.

– Что касается лично меня, – мечтательно произнес Лукьяненко, – то я бы с удовольствием проглотил пару бычков в томате – чудесная рыбка! И у кого только Митрич научился ее приготовлять?!

– Это хорошо, что без обеда, – вдруг сказал Снегирев, – пусть Жорка малость поголодает. Может, языком поменьше трепать будет?

– Перекурили? – прервал разговор Мартьянов. – Еще разик нажмем!

… Анкер кряхтит и охает, как столетний старик с прокуренными легкими. Железные стяжки жалобно стонут, недовольные непосильной тяжестью. Пуды пропитанной антисептиком сосны давят анкер к земле. Только воля коллектива, только упорство людей, надеющихся друг на друга, заставляют махину из дерева и железа подниматься все выше и выше. Стоит только одному человеку «сачкануть» – и это незамедлительно скажется. На секунду Игорь представил себе, что может быть, если Лукьяненко,..

«…предостерегающе качнулась верхушка. Люди в страхе бросились прочь. Огромная тень буквы «А» вырастает с космической скоростью. Тень- громадина догоняет монтажников. Мозг не успевает осознать случившееся, как раздаются стоны и треск. Анкерная опора рассыпается на части. И все из-за…»

Игорь торопливо гонит прочь некстати нахлынувшие мысли. Взгляд сам по себе останавливается на Лукьяненко.

Жорж работает, как пишут в газетах, с огоньком. Его красная многострадальная рубаха насквозь промокла от пота. Нельзя сказать, что он полюбил эту тяжелую физическую работу, но Жоре было радостно сознавать, что Мартьянов не замечает, не видит сейчас различия между ним и Синельниковым. Оба они орудуют ухватами, и от обоих в одинаковой степени зависит безопасность товарищей. Сознание своей ответственности заставляет его еще сильнее сжимать шест ухвата. Да и в самбм трудовом процессе Лукьяненко стал улавливать определенный смысл, скрытый раньше от него туманом дешевых острот и привычной праздностью. Лукьяненко стал понимать, что работа – это не только отбытие «от» и «до», не только утомительное времяпрепровождение и получение зарплаты – но и радость. Обыкновеннейшая человеческая радость! Радость вперемешку с сознанием собственной силы и могущества.

И кажется Жоржу: отпусти сейчас монтажники анкер, – он удержит его один.

Пастухов бы назвал это явление переоценкой ценностей. И это было бы верно. Сам Лукьяненко об этом думал также. Только мысль в его сознании оформилась чисто по-лукьяненски: «работают не только лошади».

– Еще мало-помалу вира! Поднажми! Так! Еще! Хорошо!

Ригель наполовину вошел в яму, и Митрич ломом ударил по нему. Анкер вздрогнул, как человек, и грузно осел. Опасность миновала.