Софья Радзиевская - Белое Пёрышко

— Мистер Джексон, вы ещё не обратили внимания, как чисто чертенята говорят по-английски. А кто их учит? Всё тот же проклятый старик. Да ведь если негр так хорошо говорит на языке белых — это уже порченый негр. Он нос задерёт, решит, что он не хуже белого. А чёртов старик учит обоих ещё и читать, и писать. Ну, каково?

— Уч-тём, — с расстановкой проговорил Джексон и поправил на голове шлем. (С африканским солнцем шутки плохи.) Всё учтём. Вы, я вижу, Диринг, с этим стариком здорово опростоволосились. Целый год тут торчит. Надо было мне раньше приехать. Ну, да и теперь, надеюсь, не поздно. Подойдите-ка поближе, громко говорить о таких вещах неосторожно.

Они двинулись дальше, подозрительно поглядывая на кусты по сторонам аллеи. Вот они приблизились к домику в конце аллеи, поднялись на террасу и закрыли за собой дверь.

Кусты зашевелились, и на дорожку, робко оглядываясь, вышел мальчик и наклонился над раздавленным жуком. Он потрогал пальцем сломанные крылышки, потом — вспухший рубец на плече и, всхлипнув, погрозил кулаком в сторону ушедших. Этого жука он искал целую неделю, не хуже обезьяны влезал на высокие деревья, над вершинами которых летают красавцы. Бвана Линдгрен был бы так рад. И вот… Мальчик осторожно поднял с земли уцелевшее крылышко. Он покажет его Я скажет, что сделали эти злые белые. Крылышко он бережно засунул под пёструю повязку, заменявшую ему штанишки, и ещё раз погрозил кулаком:

— Читать буду, писать буду, говорить по-вашему буду.

Между тем Белое Пёрышко и вся стайка зябликов, уцелевшая при перелёте, весело хозяйничали в банановой роще, где их и заметил Мбого. В этом саду, в самом сердце Африки, они чувствовали себя совершенно спокойно. Корма здесь хоть отбавляй. Конечно, ястребы тоже есть, где их не бывает? Но от них можно отлично прятаться в густых зарослях, не хуже, чем у себя дома.

Белое Пёрышко вкусно позавтракал и тут же, на ветке тенистого дерева, занялся туалетом. Он весело чистился и прихорашивался, перебирал клювом пёрышки и бойко чирикал. Это было простое чириканье вроде воробьиного. Ну, для Африки и это сгодится. Случайно повернув головку, чтобы расправить пёрышки на хвосте, он вдруг умолк, словно что-то перехватило ему горло: слабый жалобный писк раздался близко, совсем рядом. Над густым кустом жёсткой, как щётка, травы трепетала в воздухе пёстрая пташка. Казалось, она отчаянно боролась с чем-то невидимым, а оно притягивало её медленно, но неотступно. Вот она камнем упала вниз и опять страшным усилием взмыла кверху. Снова падение… И опять взлёт, уже пониже… И тут, следуя за ней, плавно, словно тоже взлетая на длинном гибком туловище, из травы поднялась голова змеи. Её немигающие глаза были неотрывно устремлены на птичку. А та, уже окончательно теряя силы под их взглядом, пискнула и опять камнем упала вниз. На этот раз взлёта не последовало, в густых стеблях исчезли и птичка и голова змеи.

— Бвана, о бвана, ты видел? — Мбого, весь дрожа, прижался к старику.

— Видел. Птички нам не спасти, но подожди, сейчас змея её проглотит, и тогда мы с ней рассчитаемся. Сытая, она быстро уползти не сможет.

— Рассчитаемся! — мальчик улыбнулся, хотя рука, которой он всё ещё держался за руку старика, приметно дрожала. Но вот он вздохнул, отнял свою руку и решительно загородил старику дорогу.

— Не ходи. Тебя укусит. Дай палку. Я сам пойду. Змея, верно, большой колдун. Она заколдовала птичку. Да?

Старик ласково положил руку на курчавую головёнку.

— Змея не колдун, Мбого. Птичка испугалась. От страха ослабели её крылышки. А ты победил страх, меня защищать собрался. Но всё-таки… пойду я. А ты меня здесь подожди, босоногий воин.

Глаза змеи горели злостью, когда старый учёный раздвинул стебли травы. Но яркие пёрышки птички только что проскользнули в растянутую глотку, и это лишало змею свободы движений. Ловкий удар переломил ей позвоночник, ещё и ещё… и немигающие глаза потухли.

— Жаль бедную пташку, зато злая гадина не подстережёт тебя, Мбого, — спокойно проговорил старик. — Ты можешь донести её до дома на палке? Не побоишься?

— Мой отец охотник за леопардами, — с гордостью ответил мальчик, — я не боюсь.

Они ушли. А в банановой роще долго царила мёртвая тишина. Смертельно напуганные птички молча сидели на ветках, не решаясь пошевелиться.

— Вы не думаете написать хозяину, мистер Джексон? Он прохлаждается себе в Англии и не знает, что дядюшка тут творит.

— Не стоит, — пропыхтел толстяк. — Он этого дядюшку так уважает, что не посмеет приказать ему с плантации убраться назад в Англию или к самому дьяволу. А тем временем черномазые, на него глядя, вовсе от рук отобьются. Я вчера одного плёткой вытянул поперёк спины, так, для острастки больше. Не заметил, что старик там болтался. Так вы знаете, какую он мне отзвонил проповедь? Отругал как мальчишку. А негры исподтишка скалились. «Слушаю, сэр», — сказал я ему. Ну, потом, конечно, отвёл душу: дюжину черномазых перепорол на конюшне, всех — которые скалились. И сказал: если ему пожалуются — шкуру спущу. Кто управляющий плантацией, он или я?!

Тем временем уже дома, сидя в плетёном кресле, профессор Линдгрен смотрел на лежавшую на столе маленькую мёртвую птичку.

— Зяблик, — сказал он. — Из Европы через Средиземное море, по Африке до самого сердца её — Кении донесли его маленькие сильные крылышки и храброе сердце. И кончить жизнь в глотке змеи! Мбого, завтра ты сеткой наловишь мне побольше таких птичек. Живых. Осторожно. Знаешь, зачем?

— Знаю, бвана, — весело отозвался мальчик. — На ножки им колечки наденешь. Они улетят в далёкую страну, и колечки с ними улетят. Очень далеко, бвана?

— Очень. В этих странах зимой так холодно, что вода становится твёрдая и называется лёд. Потому птички на зиму улетают к нам.

— Лёд, — задумчиво повторил мальчик. — Я хотел бы увидеть эту страну. Пусть вода твёрдая, всё равно её можно сосать, как леденец, правда?

Тут сетка от москитов поднялась, и на пороге появился другой мальчик.

Он засунул руку под кусок материи, заменявший ему штанишки, и протянул профессору крылышко жука.

— Вот, бвана. Ты ведь такого хотел. Я его долго искал. Бвана Джексон раздавил и меня ударил. Смотри!

На плече мальчика ясно выступал рубец.

Даже сквозь загорелую кожу стало видно, как покраснел старик.

— За что ударил? — спросил он резко.

— Ой, бвана, ты же сломал свою авторучку. Я бежал по дорожке для белых. Совсем забыл. Очень был рад.

Линдгрен сидел задумавшись. Все молчали. Сломанная ручка со стуком упала на пол. Старик поднял голову.

— Дай крылышко, Гикуру. Спасибо тебе. А с Джексоном я поговорю сам. — Он помолчал и, встав, договорил решительно: — А теперь за урок. Вы не забыли выучить, что я вам задал?