Ф. Энсти - Шиворот-навыворот

– Господи! – только и сказал мистер Бультон, расстроенный, что его секрет стал известен именно этому отвратительному субъекту.

– Да, – продолжал Чонер, – я знаю, и учти – никаких откровений с доктором! – Это еще почему?

– Неважно. Может, я не хочу, чтобы доктор узнал об этом сейчас, может, я сам как-нибудь пойду и расскажу ему, но пока я хочу немножко позабавиться.

– Юный вампир! – воскликнул Поль. – Тебе нравится смотреть, как страдают другие!

– Да, – улыбнулся зловредный Чонер. – Нравится.

– И значит, ты хочешь продержать меня здесь еще потому, что это забавляет тебя, а затем, когда тебе наскучит, ты сам расскажешь доктору о моих бедах. Нет, друг мой! Я и сам ни за что не сознался бы доктору, если бы только мог, но том более не допущу, чтобы ото делали другие. Пусть меня расстреляют, если я позволю тебе вмешиваться в мои дела!

– Не кипятись. Дики, – сказал Чонер. – Сейчас воскресенье, день отдыха. Я пойду и объяснюсь за тебя, когда мы их хорошенько припугнем.

– Кого это «их»? – озадаченно спросил Поль.

– Будто ты не знаешь? Брось притворяться, Дики, ты нее смышленый парень, – захихикал Чонер.

– Говорю тебе, не знаю. Слушай, Чонер, тебя, кажется, зовут Чонер? Тут какая-то ошибка! Я собираюсь рассказать доктору вовсе не о том, что ты думаешь.

– Что же я, по-твоему, предполагаю?

– Понятия не имею, но ты все равно ошибаешься!

– Ты очень хитер, Дики, ты не хочешь выдавать себя, но кое-кому не терпится отплатить Кокеру и Типпингу не меньше твоего, так что тебе придется погодить.

– Все, что я расскажу, будет иметь отношение лишь ко мне, – отвечал Поль. – Пойми же, это не помешает твоим развлечениям ни в коей мере...

– Помешает, и еще как! – раздраженно сказал Чонер. – Может, ты и собираешься говорить лишь о себе, но как только Гримстон начнет задавать вопросы, все всплывет наружу. В общем, я запрещаю тебе ходить к доктору.

– А кто ты, черт побери, такой? – вспыхнул мистер Бультон, уязвленный властным тоном собеседника. – Как ты мне пометаешь?

– Т-с! Идет доктор, – прошептал Чонер. – Я расскажу тебе это после чая. Почему я не на своем месте, сэр? Я просто спрашивал Бультона, по поводу чего проводился сбор пожертвований. Четвертое воскресенье после Епифании? Спасибо, Бультон.

И он проскользнул на свою парту, оставив мистера Бультона в недоумении и тревоге. Почему этот тип с мерзкой хитрой физиономией и гладкими речами собирается помешать ему нададить прежние отношения с миром и как он намерен это сделать?

Глупости какие-то. Плевать он хотел на юного негодяя. Он не станет ему подчиняться.

Но тревога не оставляла мистера Бультона. Сколько раз в решающие моменты его миновала чаша. Вдруг и на сей раз кто-то толкнет его локтем. Он отправился пить чай с тяжелой душой.

Похоже, вмешательство Чонера в дела Бультона удивило не одного Поля, но дело в том, что между ними с самого начала произошло взаимное непонимание, которое помешало одному увидеть все как есть, а другому объясниться начистоту.

Чонер, конечно же, преуспел в понимании истинной сущности Поля не более остальных, и его желание помешать разговору Поля с доктором требует отдельного пояснения.

Доктор, движимый чувством глубокой ответственности за нравственность своих питомцев, проявлял излишнее рвение, выпалывая свой огород от всех подозрительных растений, подозревая в них ядовитые сорняки. Поскольку он не был вездесущ, и многие прегрешения, как пустяковые, так и серьезные, могли тем самым проходить незамеченными и безнаказанными, он разработал систему, которую и пытался внедрить среди учащихся.

По заведенному доктором порядку каждый ученик был обязан не только сообщать своему наставнику о замеченных им прегрешениях среди товарищей, но и в то же время мог надеяться, что если и на его совести был какой-то проступок, то чистосердечное двойное признание могло заметно облегчить его участь. Надо сказать, что система эта не очень прижилась в Крайтон-хаузе.

Многие ученики слишком уважали свои права и обязанности, чтобы поощрять доносчиков, другие были слишком робкими и слишком зависимыми от мнения окружающих, чтобы доносить, но кое-кто все же считал, что гарантией чистой совести является лишь полная откровенность.

К несчастью, они и сами порой нарушали правила и прибегали к доносу, лишь когда их собственные грехи могли вот-вот всплыть наружу.

Чонер возглавлял эту партию. Ему нравилась такая система. Это позволяло ему одновременно утолять свою жажду власти, а с другой, испытывать кошачье удовольствие от игры на нервах остальных.

Он знал, что не пользуется любовью товарищей, но неплохо обращал себе на пользу поступки, которые делали популярными тех, кто их совершал. У него был кружок раболепных приверженцев, он взимал со многих дань за молчание и давал повод излить все злые чувства.

Обладая склонностью к скрытному неподчинению, он не без удовольствия соблазнял своих товарищей совершить одну из тех проказ, на которые так торазда юность, – заметил!, что к числу таковых карательный кодекс доктора относил совсем уж невинные поступки, – и когда Чонер убеждался, что достаточно соучеников увязло в тенетах греха, наступал его звездный час.

Он обычно отводил одного из виновников в сторонку, и строго конфиденциально сообщал ему, что его, Чонера, заела совесть, и единственный выход он видит в чистосердечном признании.

Против этого было бы трудно что-то возразить, если бы Чонер не давал понять, что это означает и рассказ о прегрешениях всех окружающих, после чего, естественно, вокруг Чонера собирался кружок заискивающих школьников, упрашивающих его, если не заглушить голос совести, то по крайней мере забыть кое-какие имена и фамилии.

Иногда Чонер делал вид, что их аргументы его убедили, и все расходились с легкой душой. Но угрызения совести имели обыкновение возвращаться, и Чонер держал шалунов в напряжении днями и неделями, пока ему это не надоедало, – наслаждение мучениями более слабых натур забирает слишком много энергии – или пока кто-то из жертв, не вытерпев такой пытки, не угрожал пойти и самому все рассказать доктору.

Тогда Чонер избавлял несчастного от таких испытаний.

Неслышными шагами он появлялся в кабинете доктора и тихим скорбным голосом выкладывал все начистоту ради своего и общего спасения.

Возможно, доктор не очень высоко ценил инструменты, которыми считал необходимым пользоваться. Но если иные на его месте не стали бы слушать доносчика или даже высекли бы его и забыли о случившемся, то доктор Гримстон, никоим образом не заблуждаясь насчет благородства таких мотивов и отдавая отчет, насколько выгодным оказывалось признание кающемуся, вполне поддерживал эти порывы. Внимательно выслушав такие доклады, он устраивал грозы, которые, по его убеждению, способствовали очищению общей атмосферы.