Владимир Соколовский - Во цвете самых пылких лет

— Тарабукин! У меня же денег нет, Тарабукин!

Васька подошел к лестнице, достал кожаную обложку, под которой, вложенные один в другой и перетянутые резинкой, находились их паспорта, сунул внутрь десятку, показал книжечку Славке и положил на движущиеся ступеньки пустой лестницы. Друг закивал головой, вынесся с зыбких ступеней на твердое место, приготовился схватить Васькино послание… Но в этот момент чья-то рука легла ему на плечо, отодвинула в сторону. Дежурная заглянула в лицо и воскликнула, подняв палец:

— Это — он!

На возникшие неожиданно помехи Славка реагировал энергично и выразительно: отбиваясь от тащившей его назад тетки, он рвался к книжечке с паспортами — примерно так действовал бы вратарь в момент решающего пенальти, если бы противник вдруг вздумал вытолкнуть его из ворот, когда мяч уже летел в руки.

Его активные действия возымели свои последствия. Мгновенно локоть был сжат, словно клещами, чьей-то сильной дланью, и громовой голос вострубил над ухом:

— Ну-ка, хватит ерзать! Кому сказано, хулиган несчастный!

В ответ Славка завопил, рванулся в последний раз, растопырив руки… Книжечка медленно всплыла в метре перед ним и завертелась на хваткой лестничной резине, влекомая неизвестно куда.

Тут сверху и снизу выбросилась толпа на турникетную площадку, загомонила, затопала, свиваясь жгутом и рассыпаясь, оттиснула к стене Славку вместе с его пленителями. Он зашипел, вскрикнул и обвис; повернувшись, поплелся к выходу с эскалатора, подталкиваемый долговязым милицейским сержантом и бдительной тетенькой-контролером.

В дежурной комнате милиции Славка вяло шлепнулся на стул и спросил сержанта, пододвинувшего к себе какие-то бумаги:

— А где мне теперь деньги искать?

Тот — совсем еще молодой, видно, только что поступил на службу — аж вскинулся над столом, выгнулся весь и проговорил тихо, но со значением:

— Так-так… А где ты их раньше искал, друг дорогой?

— Ага-а! — запела торжествующе расположившаяся тут же на скамейке дежурная. — Так ты, любезный, и карманы у пассажиров подчищаешь? Вот теперь, товарищ милиционер, я их совсем узнала: они двое на нашей станции уже третий день крутятся, шнырят! Мошенники!

— Это правда? — быстро осведомился сержант. — Только не врать мне!

Славка подумал и сказал:

— Да нет, этого не может быть. Как же третий день, когда мы только сегодня в Москву приехали?

— Врет! Вре-ет! — ликовала дежурная.

— Сами вы тут все врете! — вдруг озлился Славка. — А я вам докажу! У меня билет есть.

Он порылся в карманах и вытащил билет, который Васька посоветовал сохранить на всякий случай.

Сержант осторожненько, двумя пальчиками, взял билет за ребра, внимательно осмотрел его, то отводя, то приближая к глазам, затем положил между двумя листиками чистой бумаги.

От того что милиционер так бережно отнесся к обыкновенному кусочку картона, Славкино сердце екнуло, пальцы тоненько задрожали: он понял, что билет теперь уже не просто билет, а нечто вроде вещественного доказательства. И сразу защипало глаза. Славка беспомощно огляделся.

Тетка подбавила жару. Она обошла вокруг нарушителя, заглядывая ему в лицо то с одной, то с другой стороны, и наконец, отойдя к стенке, оглядела его с головы до ног, подобно тому, как оглядывает скульптор собственное творение, и тихо сказала:

— Пьяный.

Милиционер вскинул глаза. У Славки затряслись коленки.

В это время в дверь просунулся Васька и закричал:

— Вот ты где, Славка! Я с ног сбился! Отпустите его, товарищ милиционер, он больше не будет! У нас скоро поезд уходит!

— Второй явился! — вздохнула тетка. — Я ведь говорила, что он тут не один.

— Заходи! — махнул сержант Ваське. — И куда же это вы на поезде собрались, субчики-голубчики?

— Мы… вот… — Васька полез в карман и отдал билеты.

Милиционер дотошно осмотрел их, подержал над столом, как бы раздумывая, что с ними делать: отдать владельцам или приобщить к билету, отданному раньше Славкой. Ничего не придумал, бросил их на стол и спросил строгим служебным голосом:

— А почему хулиганим? Почему в нетрезвом виде? Здесь общественные, между прочим, места! Ах вы, понимаешь… Знаете, чем грозит?

Славка всхлипнул.

— Эх вы, герои! — огорченно крякнул сержант. — А вы как думали?

— И что теперь ему… нам будет? — спросил Васька, подойдя к стене и встав рядом с теткой. Она тут же, громко и возмущенно топая, переместилась в противоположный конец кабинета.

— Наверно, придется платить штраф! — сказал сержант. — Сейчас составлю протокол, и… Этот гражданин, значит, тоже участвовал? — он кивнул на Тарабукина.

— Лично не видела! — отрезала тетка. — Так это ведь и так понятно. Оба вместе, одна шайка!

— Можешь быть свободен. — Это Ваське. А Славке: — Давай паспорт.

— Не… нету… — побледнев, сказал Славка. — Я… потерял…

— Вот как! — воскликнул милиционер, и на губах его заиграла улыбка. — Так-так-так-так! Интерес-сно…

— Не выступай, Славка, давай паспорт. Некогда.

— Да у меня его правда нету, — промямлил Канаев, глотая слезу.

— Как нету?! — яростно завопил Васька, бросился к нему и ахнул кулаком в бок. — Довыступаешь… поезд уйдет, дурак! Ведь я тебе только что паспорта по лестнице послал!

— А она как бросится! — Канаев указал на дежурную. — Тащит меня и тащит. Ну, книжка там и застряла, на ступеньках. А может быть, и это… нырк! Я не видел.

— И деньги — нырк? — потрясенно прошептал Тарабукин.

— Ага. Нырк.

— Десять рублей! — Васька метнулся к двери, хлопнул ею и побежал к эскалаторам. Вернувшись через несколько минут, он отрицательно покачал головой в ответ на вопрошающий взгляд милиционера. Славка сразу сжался, стал угрюм, напряжен, преувеличенно внимательно смотрел в сторону сержанта — для того, наверно, чтобы не встречаться с другом глазами.

— Так ты, субчик-голубчик, выходит, потерял и документы и деньги? — спросил милиционер Славку. — Ну-ка, расскажи, как это у тебя получилось.

Славка рассказал. Васька сидел, как каменный, выпятив нижнюю губу: ему жалко было и паспортов, и денег, и кожаной обложечки. Хорошая такая обложечка, материн подарок.

— Добезобразничались! — каркнула тетка, внимательно слушавшая Славкин рассказ.

Ваську встрепенули ее слова. Он заподскакивал, с ненавистью поглядел на обличительницу и пробурчал:

— Это, может, ваши знакомые безобразничают. А мы только что школу закончили и на юг едем, к морю.

— Еще того не лучше! И отпускают ведь отцы-матери… Одно баловство! Разве мы-то в их годы о морях думали? С утра соскочишь, так дрова принеси, печку истопи, скотину накорми, да ведь еще на работу надо успеть, а уж после работы-то — эх! — Тетенька внезапно пригорюнилась, сникла и сразу потеряла всю свою злость.