Николай Гарин-Михайловский - Инженеры (Семейная хроника - 4)

Его мысли были уже далеки от того места, к которому он еще был прикован, и он радостно думал о том уже близком времени, когда, свободный от всяких дел, он будет нестись в Петербург. Будет лежать, смотреть в окно вагона, читать в сознании, что дверь не отворится больше и не будут ему докладывать, теребить на все стороны, требовать неотложных ответов.

Приехал и заместитель, и в последний раз с ним объехал Карташев участок.

Он сдал участок, кассу, канцелярию, распрощался со всеми, погулял на прощание в роще с княгиней и уехал ночью, провожаемый только князем.

Поезд тронулся, в последний раз высунулся из окна Карташев, махнул фуражкой князю и сел в своем купе.

Было какое-то предчувствие в его душе, что сюда он больше не возвратится. И, проверяя себя, он был бы и рад этому. Даже зимняя жизнь в своем участке с молодой женою здесь не манила его на глазах у анализирующей княгини, у скептика князя, у доброго обжоры помощника. Это и не общество, и не та кипучая жизнь постройки, которая так по душе пришлась Карташеву.

Жизнь, в которой можно забыть самого себя, можно отличиться, выдвинуться, измерить предел своих сил и способностей.

А вдруг там, в Петербурге, ему удастся попасть опять на постройку, проникнуть в те таинственные управления построек дорог, в которых до сих пор ему удавалось видеть с Володькой только приемные да быстро проходящих озабоченных и важных служащих этих управлений. Удавалось только читать на дверях: "кабинет директора", и в уме представлять себе, как в этом кабинете с тяжелой кожаной мебелью в образцовом порядке, где-то за большим столом, заваленный бумагами, заседает важный, как бог, директор. Какой он? Лысый? Старый? Молодой еще?

Может быть, и он, Карташев, будет когда-нибудь таким же? Нет, никогда не будет. Будет и у него много в жизни, но чего-то другого. Но важным в этом кабинете он себя не мог представить.

Перед Петербургом Карташев заехал к родным.

- Если бы я навязалась ехать с тобой, - спросила его Маня, - взял бы?

- С удовольствием и притом на свой счет туда и обратно и с суточными по пяти рублей в день.

Маня говорила, что едет главным образом справиться насчет поступления на медицинские курсы.

Аглаида Васильевна сочувствовала поездке Мани в том смысле, что это будет безопаснее для Карташева. Мало ли что в дороге может случиться? Встреча с какой-нибудь интриганкой, которая сумеет ловко и быстро оплести ее сына. Мало ли таких, и кого легче, как не ее сына, провести как угодно?

Этими своими соображениями она с Маней поделилась.

И Маня согласилась с матерью, сказав:

- Конечно, конечно... Со мной насчет всего такого можете быть покойны: так отведем Тёмке глаза, что он никого, кроме тех, кого я ему подсуну, не увидит.

Маня весело рассмеялась.

- Если б он только слышал, какую змею отогревает в моем лице.

- Боже сохрани ему говорить!

- Ну конечно!

В оберегании брата от вредных влияний принимал участие и Сережа.

На вокзале он, пройдя все вагоны, сказал сестре:

- Давай вещи. В одном купе с тобой будет сидеть такая рожа, что и Тёмка не полакомится. Будет доволен.

- А он сам в этом же вагоне будет?

- Рядом купе для курящих.

- Ну, неси.

- А вот к этому вагону и близко его не подпускай, - там такая плутишка сидит, что я и сам был бы не прочь...

- Фу, Сережа!

- Что за фу? Для этого и на свет созданы.

Дама, ехавшая в купе с Маней, на одной из станций Московско-Курской дороги слезла.

Маня осталась одна.

- Ну, слушай, - заговорила Маня, когда к ней пришел брат. - В Петербург я теперь не поеду...

- А куда же ты поедешь?

- Это все равно. Сойду я в Туле и чрез несколько дней буду в Петербурге. Я тебя очень прошу ни маме, никому об этом ни слова.

- Надо в таком случае условиться, в какой гостинице мы остановимся в Петербурге.

- Я с тобой не остановлюсь.

- А ты где же остановишься?

- Ну, это все равно, но ты скажи, где тебя искать?

- Где? Ну, в Английской.

- Дорогая, наверно?

- Я не знаю, - во всяком случае, не из самых дорогих. Тебе сколько дать денег?

- Столько, сколько не стеснило бы тебя.

- Пятьсот хочешь?

- А ты не боишься сесть на мель?

- Нет.

- В таком случае давай, пригодятся.

- Ты мне обещала, помнишь, рассказать через год о переменах у вас.

- Перемены предполагаются большие. Вот приеду в Петербург, расскажу.

- Они, что ж, за эту твою поездку выяснятся?

Маня быстро пересела от окна и спокойно спросила:

- Почему в эту поездку?

- Потому что ты сама откладываешь до Петербурга.

- Я не потому откладываю.

- А почему же?

- Почему да почему... Стареньким скоро будете, если знать все захотите... В общем, конечно, эта моя поездка должна выяснить многое из того, что и мне теперь не ясно еще. Одно можно сказать, что раскол зашел так далеко между нами, что придется, пожалуй, и совсем расколоться на две партии.

- Теперь одна? Земля и воля?

- Не кричи. Да.

- А какая другая будет?

- В Петербурге расскажу.

- Денег ты им много везешь?

- А любопытно?

- Как хочешь.

- Видишь, за этот год собрала я тысяч шесть, но осталось около четырех.

- А в общем, большие пожертвования?

- Не знаю. Знаю одно только, что нужда громадная в деньгах.

- И когда конец?

- Конец?

Маня пожала плечами.

- Только еще начинается. При детях твоих будет конец.

В Тулу приехали вечером.

- Не провожай, - категорически сказала Маня, целуясь с братом.

- Я все равно пойду в буфет.

- Немножко подожди.

Карташев в окно вагона видел, как сошла Маня, поздоровалась с каким-то худым, сгорбленным, молодым брюнетом с жидкой бородкой и прошла с ним к выходу.

Карташев еще немного подождал и тоже вышел.

В большой зале буфета стоял гул от массы голосов толпившегося народа.

Карташев вспомнил, что, будучи студентом, в Туле всегда ел суточные щи с пирожками. И теперь он потребовал себе щей, ел их и искал глазами сестру.

Но ни ее, ни спутника ее нигде не было видно.

Только на десятый день по приезде Карташев увиделся с сестрой.

Она подошла к нему, когда он выходил из гостиницы.

- Не бери извозчика, - сказала она, - пройдем пешком.

Они пошли сперва по Вознесенскому и затем повернули по Морской по направлению к театрам.

- Ты шла ко мне или ждала меня?

- Ждала. Такое знакомство, как со мной, принесет тебе только вред. Слушай теперь хорошенько. То, о чем мы говорили дорогой, - теперь совершившийся факт: образовалась новая партия, и я примкнула к ней. На днях мы выпускаем первый номер нашего журнала. Мы будем называться народовольцы. Наша программа в сущности не отличается от "Черного передела", но путь для достижения цели у нас иной. Мы говорим так: пока нет свободы, настоящей, по крайней мере, чтобы высказывать открыто свои мнения и вести мирную агитацию, ничего нельзя сделать, как уже показал опыт. За пропаганду, то есть за то, что дозволяется во всех конституционных государствах, у нас ссылают уже на каторгу, а скоро и вешать будут. Поэтому и прежде всего борьба с режимом, чтобы свергнуть его и установить ту форму, хотя бы буржуазной свободы, какой пользуются в Европе. Борьба на почве террора: политические убийства, устранение тех, в чьих руках власть, кто не желает нового порядка вещей.