Николай Гарин-Михайловский - Инженеры (Семейная хроника - 4)

- Девушка как девушка: симпатичная...

- Что?! - взвизгнула Маня. - Ах ты свинтус, ах ты оболтус, ах ты Вахромей!

- Маня, Маня! - звала ее Аглаида Васильевна.

Но Маня не слушала. Ее волосы рассыпались, глаза сверкали, как бриллианты, она наступала на Тёму и визжала:

- Да я тебе, негодному, все глаза твои выцарапаю, своими руками задушу негодяя...

- Я ухожу, - в отчаянии сказала Аглаида Васильевна.

- Хорошо, я больше не буду, но я так зла, так зла...

Она быстро то сжимала, то разжимала пальцы рук и проговорила комично:

- Хоть бы кошка мне, что ли, попалась, чтоб разорвать ее в мелкие клочки.

Все смеялись, Карташев довольно улыбался, а Маня продолжала:

- Нет, как вам нравится? Можно сказать, ангел сошел на землю, а он, чучело...

- Маня, что за манеры?!

- Манеры? Разве с этаким господином хватит каких-нибудь манер?! Ну, хорошо же! Только ты ее и видел! На коленях будешь умолять, ручки мне целовать - никогда!

Она ходила перед Карташевым и твердила:

- Помни, помни - никогда! И заруби это себе хорошенько на своем носу-лопате!

Она остановилась перед братом, взялась в бока и сказала:

- Ну! Повтори теперь еще раз, что ты сказал?

- Сказал, что она очень симпатичная и милая...

- Дальше, дальше.

- Что ж дальше?

- Ну, уж говори прямо, что влюбился, - сказал Сережа. - Я, по крайней мере, - готов.

- Молодец, Сережка! Вот настоящий мужчина, а не такой кисляй, как ты.

- А нога у нее некрасивая: длинная, на низком каблуке, - заметил Тёма.

- Смотрите, смотрите, успел уж и под платье заглянуть...

- Маня!

- Дурак ты, дурак, - продолжала Маня, - нога ее в великолепном, самом модном, летнем ботинке. И всякую ногу одень в такой ботинок, она будет длинная и узкая, как у обезьяны. И через полгода ты и не увидишь другого фасона. И слава богу, потому что нет ничего ужаснее этого полуторааршинного каблука, торчащего на середине подошвы. И в таком ботинке и нога слона и та будет ножкой, а такие, ничего не понимающие, как ты, будут только вздыхать от восторга: ах! ах! Ну, а играет она как?

- Играет прелестно, и если Сережа уже влюбился в нее, то я тоже влюбился в ее музыку.

- Не беспокойся, черт полосатый, влюбишься и в нее.

- Маня! То есть после тюрьмы у тебя такие стали ужасные манеры, замашки, выражения...

- Одним словом, известно, острожная, пропащий человек, и конец.

И Маня хлопнула по плечу старшего брата.

- Ну, ты совсем уж разошлась, - сказала мать, - идем лучше спать.

Но Маня, проходя через гостиную, присела к роялю, и долго еще сперва шумная, а потом тихая музыка разносилась по дому. Под окном кто-то кашлянул. Маня остановилась, прислушалась и встала.

Теперь лицо ее было совершенно другое, напряженное, немного испуганное.

Оглянувшись и увидев на кресле старшего брата, она быстро приняла свой обычный вызывающий вид.

- Ты что здесь делаешь? - накинулась она на него, - пора спать.

- Ну, спать, так спать, - согласился Карташев и пошел в свою комнату.

А Маня дразнила его вдогонку:

- А-га, а-га! хочется поговорить, заслужи сначала! Ты думаешь - такое сокровище даром дают. Надо стоить ее.

- Оставь себе это сокровище, - повернулся к сестре в дверях Карташев и, не дожидаясь ответа, затворил за собою дверь.

Маня не двигалась, пока не затихли его шаги, затем торопливо подошла к окну и кашлянула.

Когда раздался ответный кашель, она наклонилась в окно и тихо спросила:

- Кто?

- Ворганов.

- Проходите через парадную дверь на террасу. - И подождав еще, она пошла на террасу.

Там стоял молодой человек, светлый блондин, в пиджаке.

Маня и молодой человек крепко пожали друг другу руки.

- Благополучно? - спросила Маня.

- Вполне.

- Давно приехали?

- Сегодня.

- Долго пробудете?

- Несколько дней, вероятно...

Молодой человек усмехнулся.

- Жизнь коротка...

- Да, коротка! - вздохнула Маня.

- Жалко, что вы киснете здесь.

- Кисну?..

- Как у вас с матерью?

- Мать уже прошлое. Какую-то сказку, я помню, читала про страшного волшебника, который жил на дне моря, которому на завтрак было мало кита, а в конце концов от старости он стал таким маленьким, что самая маленькая рыбка его проглотила и не заметила даже.

- Так и во всем нашем деле будет.

- Будет-то будет, доживем ли только мы с вами до чего-нибудь хорошенького?

- Доживем. Особенно наш период будет чреватый. Собственно, организованной работе в деревне конец: урядники, смертные приговоры за агитацию ставят партию в безвыходное положение и волей-неволей поворачивают на путь политической борьбы, пропаганды путем нелегальной печати, политического убийства. Сочувствие со стороны общества, во всяком случае, большое. Главный симптом - деньги, прилив небывалый.

- В университет назад не думаете?

- Пока работа есть - нет. Вы знаете, что завтра у нас собрание?

- Знаю и буду. Опять шпиона выследили?

Маня сделала брезгливую гримасу.

- Не люблю этих дел. Доказательств всегда так мало, а уж одно подозрение навсегда вычеркивает человека из списка порядочных. Вот Ахматова: у меня положительно впечатление, что она невинна... И если она действительно невинна, тогда что? Что будет она переживать всю остальную свою жизнь? А мы с таким легким сердцем готовы кого угодно заподозрить, забросать грязью. Брр... - Маня вздрогнула.

Дверь на террасу отворилась, и Аглаида Васильевна угрюмо спросила:

- Кто тут?

Маня ответила:

- Я.

- Ты одна?

- Нет.

После некоторого молчания Аглаида Васильевна очень недовольным голосом спросила:

- Спать скоро пойдешь?

- Скоро.

Дверь затворилась.

Когда через час Маня провожала своего гостя, он спросил ее:

- Не влюбились?

Маня равнодушно махнула рукой.

- Я слишком ненавижу, чтоб было еще место для любви.

- Звонко сказано! - усмехнулся молодой человек. - А я вот все мучаюсь и от того и от другого!

- И на здоровье! Дай бог только поменьше удач в любви и побольше в ненависти.

Маня захлопнула дверь, заперла ее и пошла к себе.

Как ни тихо проходила она коридором, сонный голос из спальни окликнул ее:

- Ты, Маня?

- Я.

И Маня быстро шмыгнула в свою комнату, пока опять не заговорила Аглаида Васильевна.

- Маня, зайди ко мне. - После молчания она опять сказала: - Маня!

Никто не отвечал.

- Ушла к себе! - Гнев охватил Аглаиду Васильевну, и первым побуждением было встать и грозно идти к Мане. Но она продолжала лежать в каком-то бессилии. Она только плотнее прижала свою белую голову к подушке и очень скоро опять заснула.

VI

В пять часов утра Аглаида Васильевна была уже на ногах. Она долго стояла на коленях перед своим большим киотом, уставленным образами. Были тут и старые и новые, были и в золотых и серебряных ризах, были и маленькие без всяких риз, совершенно темные. Висели крестики, ладанки, лежали пасхальные яйца, одно маленькое, красненькое, десятки лет уж лежавшее, совершенно высохшее и только во время тряски издававшее тихий звук от засохшего комка внутри.