Федор Гладков - Повесть о детстве

- А на ней можно муку молоть? А ежели завозно будет.

Сема, как же управишься на одном поставе-то? А за помол да за толчею сколько будешь брать-то? Вон староста Пангелей четвертый гарнец берет. Это ты, Сема, скоро богатый будешь. Ну-ка, ведь из Ключей поедут.

Он не интересовался постройкой: его беспокоил размер побора, - каждый гарнец зерна для их семейства стоил большого труда, а хлеба им не хватало до урожая. Его отец, работящий мужик, с застывшим испугом в лице, всегда был занят по хозяйству, всегда возился и во дворе, и на гумне, и со скотиной. Зимой и весной он резал барана или бычка, ездил по окрестным селам и истошно зазывал покупателей. Старший сын, Иванка, батрачил у Митрия Стоднева, красиво переписывал ему какие-то книги на продажу и бессменно читал псалтырь в моленной.

Сема, как искусный мастер, завертел водяное колесо, и толчея заработала пестами: они поочередно подскакивали кверху и со стуком падали в ямки. Внутри мельницы зарокотали и запищали шестерни и защелкали колотушки над жерновом. Насос замахал рычагами. Сема не утерпел и радостно засмеялся. Он весь светился и волновался, наслаждаясь своим произведением. Кузярь вздрагивал и порывался потрогать беспокойными пальцами сооружение, но Сема отстранял его руки.

- Вот как я!.. - хвалился он, захлебываясь от счастья. - Я что хошь умею сделать... Я еще лодку сделаю с колесами- Архип Уколов меня настрочил... Сделаю лодку с колесами и буду на барском пруду кататься... Буду и колеса вертеть, и править... Все село сбежится - задивуются все...

Кузярь не отрывался от этого причудливого механизма и бормотал:

- Эх ты .. ну и сделал! Сроду не видал. Вот бы мне.

Дай мне, Сема, покрутить.

И когда Сема разрешил ему крутить водяное колесо, он забыл обо всем и весь ушел в наблюдение за движением шестерней и рычагов.

А Наумка посоветовал Семе:

- Ты продай это, - ведь деньги... лафа. На барский двор с тнеси аль Митрию Степанычу, - он в город отвезет. Ежели бы я умел так плотничать, я бы делал да продавал... И барашка бы сберегли, а мамкины холсты были бы в сундуке.

Сема исподлобья посмотрел на Наумку и сердито оттолкнул Кузяря.

- С вами, дураками, каши не сваришь. Чего вы понимаете? Для одного игрушка, для другого - только бы продать. А я за золото не отдам.

И он начал по частям снимать и толчею и насос и ставить внутри мельницы. Потом со своим сокровищем сердито пошел в избу.

- Ну, после этого ничего не мило, - разочарованно протянул Кузярь. Пойдем на салазках, что ли, кататься.

- Побежим чехардой на реку, где барчата на коньках катаются, предложил я, вспомнив, что в эти часы барские парнишки спускаются со своей горы на каток, который расчищаегся для них дворовыми.

Для нас встреча с ними всегда кончалась выгодой: они боялись нас и откупались огрызками карандашей, старыми перышками и семишниками. Мне интересно было встречаться с ними: они разговаривали на особом, не деревенском языке - певучем, легком, приятном. Кузярь очень ловко передразнивал их, и даже голос у него пел звонко и чисто. Он называл их язык "благородным".

- Все благородные ничего не делают, а только играют.

У них и разговор-то игрушечный.

Барчата относились ко мне, как к племяннику Маши, дружелюбно, хотя и с барским высокомерием, а Кузяря и Наумку старались не замечать. В общем, между нами, деревенскими парнишками, и ими, барчатами, шла скрытая война: для нас они были людьми другой породы - они были господа. И одевались не так, как мы: вместо овчинных полушубков носили суконные бекешечки с барашковыми воротиками, рукава и полы тоже были оторочены барашком Катались они в штиблетах, на сверкающих коньках. Спускались с высокого крутого обрыва и были недовольны, когда мы прибегали к ним. Встречали они нас окриком:

- Опять приплелись, черти чумазые! Кто вас просил?

Зы нам мешаете. Этот каток не для вас.

Кузярь храбро шагал по катку наперерез им и нахально отругивался:

- А река-то чья? Не ваша, а наша река. Мы здесь хозяевы.

- А кто расчищал снег и поливал водой? - орал старший барчонок Володя.

Он угрожающе подкатывал на коньках к Кузярю и с презрением щурился на него. Кузярь и тут не лез за словом в карман:

- Ну, и не вы. Вы тонконогие и сахарные. За вас работники чистили, наши же мужики.

- Да, но они же нам служат. Мы их кормим и деньги платим.

- А вы что делаете? Дрыхнете только до самого обеда.

А мы вот какую хошь работу делаем. А на мне все хозяйство.

Володя небрежно и гордо цедил сквозь зубы:

- Так и полагается. Не хочешь ли быть таким, как мы?

Дождешься на том свете. Можешь идти в свой хлев и спать вместе с баранами.

Такие перебранки веселили нас: нам хотелось озоровать, тлумиться над ними и хохотать им в лицо.

На этот раз мы от нашего двора пробежали, прыгая друг через друга, по всему нашему порядку, слетели вниз по спуску, мимо парнишек и девчонок, которые катались на салазках и пронзительно визжали. Еще издали увидели мы барчат. Они катались на коньках по кругу, широко размахивая руками и стремительно наклоняясь вперед. Желтое солнышко сияло в радужном круге, а небо было покрыто инеем. Коньки барчат поблескивали мгновенными вспышками. Длинная стена обрыва была в пятнах снега и глинистых обвалах. А там, высоко, за ребрами обрыва, видны были длинные бурые хоромы с мезонином и густым хворостом юлых дересьев перед окнами.

Так, разгоряченные, мы подбежали к катку. У Володи з руке была нагайка, жгучая, как змея, а у Саши - красивая рогатинка с острым железным наконечником. У Володи лицо было злое, и встретил он нас молча, делая вид, что не замечает нас. Саша, наоборот, смеялся, и на румяных от мороза щеках вздрагивали у него ямочки. В глазах его не было вражды, а задорно играло веселое ожидание.

Кузярь смело и независимо вошел в круг и заскользил на своих курносых валенках. Мне тоже хотелось озоровать и показать барчатам, что я не боюсь их, несмотря на то что Володя зловеще похлестывал нагайкой, а Саша вонзал рогатину в лед. Я с разбегу проехал по зеркальному льду на середину крута к Кузярю. Наумка остался на снегу и с завистью посматривал на нас, робко улыбаясь и вытирая варежкой нос.

Володя подскочил к нам, замысловато закружился и встал на острые концы коньков. Он щелкнул нагайкой по своей бекешке и властно приказал:

- Вам кто разрешает сюда ходить? Убирайтесь вон! Вы нам не пара.

Кузярь с невинным видом спросил дружелюбно:

- Аль уж на льду-то поиграть нельзя? Мы, чай, не мешаем вам. Звери мы, что ли?

- Мне собака милее, чем вы, - с брезгливой гримасой высокомерно ответил Володя, играя нагайкой. - А если я гоню - значит, вы здесь лишние.

Приплясывая, Кузярь с ехидной улыбочкой напомнил:

- Да ведь река-то ничья. Может, здесь и воздухом нельзя нам дышать?