Димитр Гулев - Большая игра

— Я пойду! — произнес наконец Яни.

С того памятного вечера Крум и Яни ни разу не оставались наедине. Крум так и не знал, передал ли Яни «пежо» Паскалу, сказал ли ему, где встретился им его старший брат.

Круму вдруг захотелось спросить Яни обо всем этом. Кажется, чего проще! Но что-то мешало ему это сделать. Глупо интересоваться всякой ерундой, да еще после того, что он узнал куда более важное про Лину и Чавдара. И про себя тоже.

Яни нерешительно остановился на пороге.

— А мать этого Буратино-Паскала и его брата, — безразлично произнес он, глядя на деревянного человечка на стене, — сидела в тюрьме.

— Что? — Крум раскрыл рот от изумления. И тотчас почувствовал, как исчезает его сонное безразличие, его ленивые ядовитые мысли. Все вдруг снова всплыло: похищение Лины, его гнев, насмешливость Паскала, неприязнь к Чавдару. — Что ты сказал?

— Сидела в тюрьме, — так же безразлично повторил Яни. — Злоупотребление служебным положением и денежными средствами.

— А ты откуда знаешь?

— Знаю! — сверкнули темным блеском глаза Яни. Комната теперь уже не комната, а поле боя, и они — не просто мальчики Крум и Яни, а рыцари и воины, несущиеся в атаку.

— Яни!

— Я здесь!

— Ура! Вперед!

— Бабушка, погладь мне галстук, пожалуйста!

— Сейчас, сынок!

— Здрава! — крикнул Крум, продолжая энергично жевать и отпивая большими глотками теплое молоко. — Принеси мне галстук!

— Еще чего! — послышался голос Здравки, слившийся со звуками музыки, которую каждое утро передавали в это время по радио. — Ешь быстрее и возьми сам, что тебе нужно!

Сестра выговаривала слова подчеркнуто четко, но сейчас это не понравилось Круму, заставило его насторожиться.

— Я с тобой еще поговорю, — пригрозил он.

— Ну, не надо, не надо с утра, — примирительно сказала бабушка, застилая край стола старым одеяльцем, на котором обычно гладила. — Оставь Здравку в покое!

С давних пор в чулане хранилась гладильная доска, но бабушке трудно разгибать металлическую стойку, и поэтому она редко пользовалась доской, особенно если гладила мелкие вещи.

Удивленная внезапными переменами в настроении внука (то парень молчаливый, замкнутый, то веселый, возбужденный, вскакивает на ноги ни свет ни заря), бабушка Здравка уж и не знала, чем его порадовать. Как бы рано ни встал Крум, бабушка уже хлопотала на кухне, тихонько, чтобы его не разбудить. Жарила отбивные, янтарно-желтые, пышные, обваленные в яйце, или румяные, сочные блинчики с мягкой корочкой растопленной брынзы, а к чаю подавала мармелад из шиповника или айвовое варенье («Опять это варенье, бабушка!»). В кухне вкусно пахло и душистыми горными травами, и свежим кипяченым молоком.

По радио звучит музыка, весь дом просыпается в свете розовеющей на востоке зари.

— Раз, два, поговорим! Три, четыре, мы с тобой! — отсчитывала такт Здравка.

С тех пор как начались занятия в школе, вернее, с тех пор как Паскал пришел в их класс, Здравка каждое утро делала зарядку. Не ленилась встать пораньше, натянуть черное трико. Волосы завязывала черной ленточкой, на ноги надевала маленькие кожаные тапочки на шершавой резиновой подошве, чтобы не скользили, включала радио — и каких только пируэтов не выделывала!

— Настоящая балерина! Наша балерина! — радовалась бабушка.

— Не балерина, а гимнастка, — поправлял ее Крум.

Ему было смешно, как это Здравка может увлекаться гимнастикой! Разве это для девчонок? Хотя, если судить по телевизионным передачам, художественной гимнастикой занимались как раз женщины и девушки.

Его самого к спорту совсем не тянуло. Он недоумевал, видя пристрастие Спаса к футболу, не любил смотреть футбольные матчи по телевидению, не понимал, что тут увлекательного — бегать километр за километром, как Евлоги. Вот плавание — дело другое. Крум не раз собирался пойти с Дими в бассейн поплавать, пока Дими тренируется на своих отгороженных пробковыми канатами дорожках.

— Бабушка, стой! — крикнул Крум, видя, что бабушка идет в комнату за галстуком. — Здрава принесет, она должна слушаться старшего брата.

— Я не Здрава, три, четыре! И тебе не прислуга, раз, два!

— Да я принесу, велика важность! — все так же весело сказала бабушка.

— Ты принесешь, а она тут будет кривляться, да? — рассердился Крум.

С тех пор как Крум узнал от Яни тайну Паскала и понял, почему тогда так потемнело лицо маленького гордеца, он стал ощущать какое-то смутное превосходство над Чавдаром, и ему хотелось несколько умерить восторги сестры перед новым товарищем, который оказывал на нее влияние не только по части утренней гимнастики. Здравка вообще смотрит в рот Паскалу: Паскал сказал то, Паскал сказал это. Что он ни скажет, все повторяет…

— Я еще с тобой поговорю! — пригрозил Крум, посмотрев на будильник.

Он боялся прийти на пустырь последним. Сейчас это было бы неудобно, именно сейчас, когда ему так захотелось, чтобы их мальчишечья компания была сплоченной как никогда.

Но радио вдруг умолкло. Стало тихо. И в этой необычной тишине в дверях появилась тонкая, гибкая фигурка Здравки.

— А ну повтори!

Крум уставился на сестру. Что повторить? Мало того, что не слушается…

— Ладно, занимайся своей гимнастикой, — сказала за ее спиной бабушка, взяв в руки помятый пионерский галстук Крума, валявшийся в шкафу с тех пор, как прошел торжественный день начала нового учебного года, когда, естественно, все школьники были в галстуках.

— Крив-ля-ет-ся! — повторила по слогам насмешливо и вызывающе Здравка. — Браво, браво, старший брат! — продолжала она огорченным тоном, и в этом ее «старший брат» было столько иронии, что Крум совсем растерялся. — Ты слышишь, бабушка? Еще мне замечание делает!

— Делаю, потому что я старший. А отец и бабушка сказали, что теперь я единственный мужчина в доме!

— Ну уж! — Встав на носки, тоненькая темная фигурка снова закружилась. Здравка вошла в комнату, включила радио и стала отсчитывать такт: — Три, четыре… Кривляется, три, четыре… Кривляется…

— Она уже не маленькая, бабушка, — поджал губы Крум. — И не защищай ее, а то она совсем от рук отбилась с тех пор, как сидит за одной партой с этим Паскалом. Уж и на языке его словечки. — Крум хотел сказать «мелет языком, как Паскал», но вовремя удержался. — Хорошо, хоть резинку не жует.

Бабушка вопросительно взглянула на внука.

Он ждал, что она скажет «Толковый паренек!», Паскал уже приходил к ним домой, вместе со Здравкой они учили уроки, играли, и бабушка, по обыкновению, разговаривала с Паскалом, не навязчиво, спокойно, но тем не менее узнала все, что хотела узнать, как знала она все о товарищах Крума, и о них самих, и об их родителях.

Знает ли бабушка, что мать Паскала сидела в тюрьме и что ее судили за злоупотребление деньгами и служебным положением? Так сказал Яни, сын бесстрашного разведчика из Грамоса.