Димитр Гулев - Большая игра

— Откуда? — поднял он брови.

— Есть один источник, — небрежно ответил Паскал. Просто не верилось, что наконец-то он отдал деньги Чавдару, избавился от них. И от гнетущего сознания вины, пока они оттягивают задний карман.

Паскал надеялся, что никто не догадается, откуда у него эти деньги. Хотя собрать их было так просто. Надо только соображать, знать, к кому можно подойти, а к кому не стоит, не то налетишь на какую-нибудь чересчур бережливую старушку или чересчур любознательного деда, из тех, что непременно желают установить, на какие нужды идет каждая стотинка.

Когда Паскал первый раз пришел в новый класс, учительница Геринская сказала, что следует всегда носить синий чавдарский галстук, а он, помнится, спросил:

«Так уж и обязательно?»

«Раз ты чавдарец, обязательно!» — объяснила она.

«Каждый день ходить в галстуке?» — не унимался Паскал, чувствуя, что сейчас оказывается в центре внимания всего класса.

«Я хочу, — так же сдержанно объяснила учительница, — чтобы у меня в классе все чавдарцы были в галстуках».

При этом она быстро взглянула на Досё.

Паскал еще не знал, что это ее сын, и спросил:

«Вот как он?»

«Как все!» — поправила Паскала учительница, уловившая насмешку в голосе своего нового ученика. Впрочем, она тут же засомневалась: откуда подобная язвительность у мальчика в таком возрасте?

«И членский взнос тоже надо платить?» — Паскал прикинулся совсем наивным, даже глуповатым. Тут-то его и осенило: вот как можно собрать деньги для брата!

Чаво так, помнится, и сказал: ему нужна настоящая работа, за которую платят честно заработанные деньги. Вот Паскал и открыл если не золотую жилу, то неплохой источник стотинок.

Но честно ли они были заработаны? Только карман оттягивали или совесть тоже отягощали?

— Ну? — ждал Чавдар.

— Тебе нужны деньги, — быстро заговорил Паскал, пытаясь уйти от упрека совести. — Пока не найдешь настоящую работу. Жвачку мне покупаешь, туда, сюда… — Паскал замолчал. — А не работаешь! Значит, тебе деньги нужны. Дело-то пустяковое! — снова оживился он. — Идешь в дом, где много бабушек, дедушек и — «Прошу вас, заплатите, пожалуйста, членский взнос за внука!» Некоторые, правда, начинают расспрашивать, что да как. Тут я объясняю: он же чавдарец! И записываю в тетрадку, будто теперь уплачено, и прошу расписаться. Все аккуратненько, как наша учительница любит. И вообще, все это — сущие пустяки, за целый год заплатить надо всего двадцать стотинок!

Светлые глаза Чавдара сузились, на виске забилась набухшая жилка.

— Вот так, — облегченно вздохнул Паскал.

— Компенсация, значит! За то, что совру насчет ботинок, — сквозь зубы процедил Чавдар.

— Услуга за услугу, — обиделся Паскал. — Тебе же это ничего не будет стоить!

— Может, хочешь, чтобы я тебе их потом вернул? — Чавдар положил тяжелые звенящие стотинки в карман.

— Ты что?!

На мгновение Паскал замялся. Подумал: «Я же просто так помогаю…»

— Безвозмездный заем, — выпалил он.

— Ага! — Чавдар сел рядом.

Паскал слегка отодвинулся — на всякий случай — к окну. Но расстояние было слишком мало, чтобы избежать опасности, а рука брата лежала близко, совсем близко.

— Ничего, Чаво, — великодушно добавил Паскал. — Если тебе нужно, я соберу еще один членский взнос.

— А про те-ве-ка ты слышал?

Паскал уставился на кончик своего носа.

— Те-ве-ка, — повторил брат. — Знаешь, что это такое? Трудовая воспитательная колония.

Паскал почувствовал: Чавдар коснулся запретной в их доме темы. Об этом все дружно молчали, но каждый таил в себе эту рану.

— Из-за восьми-то левов? — усомнился Паскал.

— Восемь левов и сорок две стотинки! — поправил Чавдар с неожиданным озлоблением. — Сумма не имеет значения! Важен принцип! Желаешь продолжить милую семейную традицию, да? — ожесточался он все больше и больше. — Чтобы мне помочь? А когда мне становится стыдно за тебя, обижаешься, оскорбляешься и…

Паскал замер, пораженный гневными словами брата, и вдруг Чавдар ударил его наотмашь.

— Жвачки у тебя во рту нет? «Нет», — хотел сказать Паскал.

— А если и есть, выплюнешь, — продолжал Чавдар каким-то свистящим шепотом. — У меня же теперь полно денег, могу купить тебе новую.

И, размахнувшись, ударил брата еще раз.

— Воспитываешь?

Бесшумно открыв дверь, мать с укором смотрела на сыновей. В узком, длинном, до пят, платье она казалась особенно стройной. Как всегда по утрам, мать зачесала волосы наверх, уложив их в тяжелый золотисто-каштановый узел, который стягивал кожу лица и будто высасывал румянец с ее щек.

— Своими делами занимайся! — резко крикнул Чавдар.

От крика брата, от страдальческой гримасы, исказившей губы матери, Паскал сжался, как от удара. Подзатыльник Чавдара показался ему теперь нежной и желанной лаской брата.

— Я-то своими делами занимаюсь, а ты вообще ничего не делаешь! О работе и не думаешь!

— Делаю, что хочу! И думаю, о чем хочу! — продолжал Чавдар так же зло.

— Не кричи! — отшатнулась мать. — Отца разбудишь.

— Пусть проснется! Хоть раз проснется, когда мы все дома. И послушает. И полюбуется, — ответил Чавдар.

— Чем полюбуется?

— Семейной идиллией.

— Не забывай, что ты живешь за его счет. На всем готовом, — выдохнула мать.

— И что ж теперь? Кланяться вам? — продолжал Чавдар. — Руки целовать?

Паскал переводил взгляд с брата на мать, в душе умоляя их прекратить перепалку. Но они уже не могли сдержаться.

— Выйди, Паскал! — резко сказала мать. — Не слушай! Нечего смотреть на эту семейную идиллию.

Паскал вскочил.

— Сиди, — Чавдар надавил рукой Паскалу на плечо. — Пусть все слышит.

Паскал снова опустился на стул.

— Сто раз тебе говорила! Как можно ударить человека по голове! — продолжала мать уже более мирно.

— Да не ударил я его, — смягчился Чавдар.

— Воспитываешь, значит.

— Кому-то надо его воспитывать, — добавил Чавдар еще тише. Вспышка ярости затухала.

Некоторое время мать устало молчала. Гневные огоньки в глазах потускнели, погасли, она вся вдруг обмякла, сжалась.

— А я вообразила, что вы говорите о родительском собрании! — вздохнула она.

— На которое должен идти я, — иронически усмехнулся Чавдар.

— Ты же знаешь, отец в это время занят.

— Занят, конечно, — все так же насмешливо продолжал Чавдар. — Остается и мне устроиться официантом, ты этого хочешь?! — Слово «официант» он произнес подчеркнуто иронически. — В какой-нибудь гранд-отель или, еще лучше, модерновый ресторан! Сам выбритый, костюмчик наглаженный… Загляденье! Опять же чаевые! А может, барменом? Каждый месяц пять сотенных.