Симон Соловейчик - Ватага «Семь ветров»

Каштанов решил начать с королевы бездомных Клавы Киреевой.

Вызывать Кирееву-старшую в школу, передавать записку через Клаву Каштанову не хотелось, и он дозвонился на завод, в лабораторию, где Тамара Петровна работала.

Киреева пришла, но разговора с ней не получилось. Никто так дружно не живет, как мать с дочерью, пока они живут дружно, но никто и не воюет с таким ожесточением, как мать с дочерью, когда они начинают воевать.

Тамара Петровна намучилась с дочерью. Клава была для нее несчастьем и позором. Тамара Петровна всем жаловалась на дочь и у всех просила совета: как ей быть? Один говорили ей: «Ломай характер, пока не поздно, а то потом намучаешься»; другие советовали ей выйти замуж, чтобы мужчина в доме был; третьи рекомендовали обратиться в милицию, в детскую комнату: «Там таких быстро в чувство приводят!»

Замуж Киреева-старшая не собиралась, не за кого было, в милицию идти боялась. Что же ей оставалось делать?

Ломала характер, как могла.

Она заранее знала, что скажет ей Каштанов, как он будет жаловаться на Клаву и требовать, чтобы она, Тамара Петровна, приняла меры. А какие меры может она принять? Бить ее? Так она и бьет ее чем попадя, ничего ей не спускает, и крик у них в доме стоит с утра до ночи.

— По-моему, — сказала Киреева, — она у меня больная. Больная — и всё! Ей только двенадцать было, а она утром расчесывается — и швырк гребенку на пол! А потом говорит: «Мама, подними!» Ну, не больная ли?

— А вы взяли бы да подняли расческу, да еще пошутили бы: дескать, спасибо, Клавдюша, мне полезно нагибаться, — или еще что-нибудь в этом роде придумали бы…

Тамара Петровна чуть не задохнулась от этих слов Каштанова. И здесь над ней издеваются? И в школе?

— Она, подлая, бросила расческу, а я — кланяйся перед ней? Да кто она такая, чтобы перед ней кланяться?

— Она ваша дочь, — тихо сказал Каштанов.

— Ну и что же, что дочь? Я в лаборатории работаю, У нас завод семьдесят процентов со знаком качества дает, у нас продукция на весь мир идет, и в Африку даже, с нас теперь требуют — кошмар! А я как на иголках — что дома? Кого привела? Куда ушла? Когда вернется? Все нервы у меня истрепаны, и еще ей кланяться?

— Как хотите, — пожал плечами Каштанов. — Но я могу предсказать, чем все это кончится: кончится тем, что вы на свою родную дочь заявление в милицию напишете… К сожалению, не вы первая.

— В милицию? И напишу!

Тамара Петровна поднялась, поняв, что помощи она и здесь не дождется, ее же и обвинят. Ничего этот человек в воспитании детей не понимает, и как назначают таких! За что им деньги платят! Попробовал бы на заводе спину погнуть!

— Ну что же это у нас получится, — сказал Каштаков, — что у нас получится, Тамара Петровна, если дети будут писать заявления на родителей, а родители — на детей?

Но Киреева не стала его больше слушать, ушла. Каштанов долго сидел в своем кабинете, тер лицо руками. Он был недоволен собой.

Отчего он так холодно разговаривал с Киреевой? Что его раздражало в ней? Потом понял: а то, что она жалуется на дочь… Не защищает ее, а жалуется. Что за люди?

И жалобы-то ее — не ходит в магазин, не моет полы, не убирает посуду за собой… Как будто она растит служанку, как будто о служанке, о прислуге речь идет. «Все перепуталось, — думал Каштанов, — и концов не найдешь».

А главное, у него было такое чувство, будто Клава — его, а не этой женщины дочь и он должен ее спасти.

Между тем Клава Киреева по прозвищу Керунда достала пузырек лака с блестками и сделала такой маникюр, какого, кажется, еще и не было в городе. Правда, девчонки видели в Москве лак со звездочками, но даже по рассказам Клава представить его себе не могла.

Теперь предстояло пройти утром в школу так, чтобы Наталья Михайловна, директор, не увидела бы маникюра и не заставила бы его смыть. Эта новая неприятность была Клаве совсем ни к чему, потому что вчера они опять поссорились с мамой, а не может человек жить, если у него всюду ссоры и неприятности. Поссорились они, как всегда, из-за того, что Клава поздно вернулась с танцев в клубе.

А кого касается, с кем и где она ходит? Шестнадцать ей пополнилось, паспорт она поспешила получить в самый день рождения (а другие и месяцами за паспортом не идут), и теперь и вправду, если мать хочет, то можно и разъезжаться, менять квартиру на две, пока они с мамой до кровавых боев не дошли. А дойдут! Ведь мало ей, матери, что она по соседям ходит, на Клаву жалуется, так еще и в школу таскалась она — видели ее в школе.

Чуть подождав, пока кто-нибудь откроет перед ней дверь, Клава вошла в школу и мигом оценила обстановку:

эта комендантша Наталья Михайловна была на своем посту. Не проспала, не опоздала, и на совещание ее не вызвали. И что им, ну что им до всего дело есть? Девушка, считала Клава, должна быть заметной. Клава не терпела ничего блеклого, серенького, скромненького и высшую степень презрения к кому-нибудь из знакомых выражала словом «мышь» или «мышка». И активистка Лаптева была как мышь, и Галя Полетаева — мышка, и все они, девчонки в их классе, — серые, невзрачные, трусливые существа, подхалимки, мышки.

— Жолтикову из шестого «б» поймали, — доложила Таня Пронина, Проша. — Ну, малявки, с каких начинают, а? Пошли быстрее, пока разбираются.

Умело перестраиваясь на ходу. Сева, Проша и под их прикрытием Керунда прошли через безопасную цепочку семиклассников, и уже ликовало сердце Керунды, как вдруг Фролова окликнула ее.

— Здравствуй, Клава, ты что же не здороваешься? — Фролова смотрела весело и совсем не была похожа на директора школы. Ни строгости, ни вида, ничего.

— Я поздоровалась, почему я не здоровалась, я здоровалась! Ну всегда ко мне придираются!

— Заметна очень, все на тебя внимание обращают. Разве тебе это не нравится? Ты же любишь выделяться?

Все сразу стало ясно Клаве. Это мать наговорила на нее что-то ужасное!

— Почему это я люблю выделяться? Кто вам сказал? Это мать наговорила?

И так, слово за слово, сама того не замечая, Клава выложила Наталье Михайловне все: и что мама собирается с ней разъезжаться, и что она жалуется на нее соседкам, обвиняет в краже какого-то кольца, а она никакого кольца не брала, — так что в конце концов Фролова остановила ее и сказала:

— Вот вы всегда сами всё рассказываете, а потом удивляетесь, откуда учителя всё знают про вас, шпионов каких-то ищете.

А потом Наталья Михайловна нагнулась к Клаве и велела все с лица смыть, да еще пойти в ее кабинет, найти в шкафчике ацетон и вату, специально для этих случаев приготовленные, и привести руки в порядок.

— Ой, да ну, Наталья Михайловна!

— И без «ой», без никаких «ой».

— Да ну ладно вам, — попробовала Клава другой тон, свойский, — ну подумаешь!

— Ты знаешь где, сама найдешь? Или отвести?