Симон Соловейчик - Ватага «Семь ветров»

— А я бы полетела, — сказала Анка. — А то что тут — все известно, все одно и то же, и люди все известны… А там, может быть, что-нибудь новенькое встретилось бы…

Суд и расправа, как и ожидалось, наступили на уроке литературы, когда в класс вошла Елена Васильевна Каштанова, классная руководительница. Чтобы быть совсем честным, скажу, что девятый потому еще не сбежал с уроков, что всем было немножко интересно, как же будет сердиться Елена Васильевна, в какие формы выльется ее гнев. Было известно, что Елена Васильевна никогда не сердится, но как на этот раз?

На этот раз Каштанова и вправду была сердита, потому что ее сильно поругали в учительской за срыв урока в подшефном ее классе и потому что она сама сильно поругалась с мужем, историком Алексеем Алексеевичем Каштановым, который имел неосторожность подшутить над ее тревогами и сказать:

— Ну, ты там полегче, Елена Васильевна, поаккуратнее орудуй!

— А вы, Алексей Алексеевич, — ответила ему на это Каштанова, — вы всегда в стороне! Вы только и знаете «полегче» да «поаккуратнее», а сами, Алексей Алексеевич, даже от классного руководства отказались, да?

И хотя она сама добивалась для мужа освобождения от нудной обязанности классного руководства, которую Алексей Алексеевич не переносил, сама ставила это главным условием их совместного перехода в новую школу, теперь ей было обидно. У нее несчастье, у нее класс урок сорвалдоговорились и сорвали урок, — а он стоит и улыбается!

Хоть бы пожалел!

С мрачной решимостью вошла Елена Васильевна в девятый свой класс, холодным взглядом осмотрела поднявшихся за партами учеников, ледяным голосом спросила, что все это значит.

— Это наваждение, — коротко ответил за всех Костя Костромин.

— Что-о? — Каштанова широко открыла глаза, и на лбу у нее образовался треугольничек, от которого она сразу становилась такой беззащитной на вид, что сердца всех, у кого еще были сердца, дрогнули.

— Поветрие, — пояснил Костя Костромин.

— Что-о???

Игорь с Сергеем переглянулись: вот умеет Кострома!

Любому милиционеру, любому дружиннику зубы заговорит, и всегда их ватага сухой из воды выйдет. С Костромой ничего не страшно.

А Костя продолжал невозмутимо, только глаза веселые поблескивали:

— Научно говоря — эпидемия, а если у животных — то эпизоотия, но поскольку мы хоть и не люди, конечно, люди уроков не срывают, но все же ближе к людям, то я настаивал бы на слове «эпидемия», если, конечно, не бояться иностранных терминов…

— Ко-стро-мин!

Казалось, еще мгновение — и Елена Васильевна тоже хлопнет дверью и уйдет из класса, и тогда что? Тогда суд и расправу Фролова будет творить, директор школы, а это в интересы девятого класса не входило.

— Кончай, Кострома! — зашептали со всех сторон.

Но Костя и сам уже успел шепнуть Маше: «Ну что? Пойдем сдаваться?» — и объявил, что во всем виноват он, Костя Костромин, он зачинщик, и тут же поднялась Маша и сказала, что это она во всем виновата, что она наперед знала, как все будет, но мер не приняла, и еще встали двоюродные братцы Медведевы, и неразлучная тройка — Игорь, Сергей и Анка — поднялась, и Наташа Лаптева, групорг, тоже сочла себя виноватой, а Козликов вскричал обиженно:

— Да вы чего? Чего? Меня же выгоняли! Меня! Из-за меня всё!

Елена Васильевна не выдержала. Ну что это ей со всех сторон твердят: «Семьветровские, семьветровские, бандиты, беспризорники двадцатого века!» Ну, какие они бандиты? Все бы такие бандиты и беспризорники были…

— Кого же наказывать? — сдерживая улыбку, спросила Елена Васильевна, деловито советуясь с классом. Ей сейчас же ответили:

— Всех! Весь класс!

— Всех! — передразнила ребят Елена Васильевна. — Это мне известно: для вас нет больше удовольствия, когда вас всех сразу ругают и наказывают. В такие минуты вы просто отдыхаете!

Нет, этого удовольствия она им не доставит. Но на том суд и расправа кончились, приступили к литературе, а там пошли своим чередом стереометрия, химизм доменного процесса, история первой пятилетки… Кто сказал, что время Ломоносовых ушло? Да вот же они, Ломоносовы, в любом девятом-десятом классе сидят, во всех науках мастера…

Правда, поневоле мастера, но это деталь.

Маша спросила Костю Костромина:

— Ну что? Доволен? Успокоился?

— Машенька! — сказал Костя. — Маша! Неужели ты думаешь, что мне в жизни так мало нужно?

— А что тебе в жизни нужно. Костя?

— Много-много-много-много-много, — протянул Костя, — и еще ложечку, успел добавить он и откликнулся на вызов физика Лося:

— Я, Виктор Петрович!

— Решил задачу?

— Да, Виктор Петрович!

— Покажи.

— А я в уме, Виктор Петрович.

— В уме? — прищурился молодой физик Лось и погладил круглую свою бородку. — Иногда бывает… Иди к доске, покажи, в чем Багаев ошибся.

Роман Багаев, великий доставала, давно уже томился у доски, решая задачу. Костя подошел и сразу увидел, что физик хотел его подловить.

— Багаев ошибся? — трагическим шепотом произнес Костя. — Роман Багаев в расчетах никогда не ошибается! У него мощная интуиция! — И Костя восстановил пропущенный Романом ход в вычислениях.

— Костромину — пять, Багаеву — три, все по местам, — объявил физик, но тройка в расчеты Романа не входила.

— Мне — четыре, — кротко сказал он, не трогаясь с места.

— Три, — сказал Лось.

— Четыре.

— Три.

— Четыре.

— Три, за что четыре? — поинтересовался Лось.

— За интуицию.

— Три.

— Ладно, балл за вами, — великодушно объявил Багаев и пошел на место.

— Получишь с Костромина, — сказал вдогонку Лось, а Костя тут же отозвался:

— Зайдите после обеда!

Урок прошел спокойно, ничто не предвещало нового разворота событий, но после звонка физика Лося окружили три технаря — Лапшин, Щеглов и Зверев и попросили разрешить их спор: Щеглов придумал средство для торможения самолета при посадке, разворот одного двигателя на 180, а язвительный Лапшин, решительно всех на свете презиравший за техническую безграмотность, уверял, что Щеглов безмозглый дурак и что необходимая для такого поворота установка будет тяжелее веса самолета.

Лось задержался:

— Давайте посчитаем, я в уме не умею.

Они сгрудились вокруг учителя, а тот принялся за расчеты, тихонько напевая:

— Умна, умпа, умпа-пара… Умпа, умпа, умпа-пара…

Кантри-стиль.

— Что? — переспросил Лапшин, ненавидевший всякое незнание, и особенно свое.

— Кантри-стиль, — повторил физик. — Мелодия ваша…

И как тут оказался Костя? Через минуту все напевали: «Умпа, умпа, умпа-пара», а Костя дирижировал сдержанными жестами и наклонял голову, как руководитель большого оркестра, оценивающий игру.

Наташа Лаптева, групорг, культорг, физорг, налетела: