Александр Кононов - На Двине-Даугаве (Повесть о верном сердце - 2)

- Ничего. Держи пока что у себя.

- Знаешь что? - с воодушевлением начал снова Гриша. - Такой книги еще не было на свете! И, наверное, не будет больше никогда!

- А ты много книг прочитал?

- Много, - нерешительно ответил Гриша. - Я про богатырей одних сколько книг знаю. Ну, "Тарас" еще лучше. Сравнить нельзя.

...Попав в маленькую, чистенькую и что-то уж очень тихую квартирку из двух комнат, в которой жили Довгелло, Гриша притих.

У матери Вячеслава были такие тревожные глаза на худом лице, что он сразу почувствовал себя виноватым: зачем явился сюда - видно, не вовремя.

Ядвига Осиповна - так звали эту грустную женщину - молча поставила перед мальчиками чай, сухари и сейчас же ушла в другую комнату.

Гриша понемногу огляделся.

Мебель была подстать квартирке: крошечный комод, накрытый зеленой вязаной скатертью, диванчик короче человеческого роста - по-местному "канапка", - круглый столик с никелевой лампой... И всюду бросались в глаза портреты худого брюнета с усиками: они висели на стеках, стояли на комоде в рамочках, склеенных из ракушек.

- Батька твой? - догадался Гриша.

- Мой папа, - тихо ответил Довгелло.

Тягостная застенчивость вдруг сковала Гришу снова, а он этого не любил: насупился, замолчал. Ядвига Осиповна из другой комнаты, конечно, слышала, как он брякнул: "батька".

- Ты что? - обеспокоился Вячеслав.

- Ничего.

Гриша продолжал молчать, глядя себе под ноги. К чаю не притронулся.

- Т-ты почему спросил про Дзиконского?

- Захотел и спросил.

- В все-таки?

- Он мой враг.

- Сын или отец?

- Ну, понятно, сын. Отца я и не знаю совсем.

- Отец Дзиконского... - начал было Довгелло.

Но Гриша перебил:

- А ну их! Ну их обоих - и отца и сына! Ты обещал рассказать мне про лесных братьев.

- Отец Дзиконского сражался против лесных братьев. А они ему правую руку перешибли. Не самую руку, а вот здесь, - Вячеслав показал на свое плечо, - вот здесь, ключицу. И после того рука у него не действует. Они хотели его совсем убить.

- За то, что он полицмейстер?

- Он тогда еще не был полицмейстером. Он был жандармом. Ну, не простым - офицером. Это уж потом, говорят, в награду его назначили полицмейстером.

- Да что ты все про Дзиконского! Рассказывай про лесных братьев!

- Н-ночью собрались лесные братья тайно в том доме за рекой, что я показал тебе. Хочешь, сходим туда завтра... Перейдем через железнодорожный мост - и в Курляндию. Согласен?

- Согласен.

- П-поглядим хоть на двор... хоть на лестницу, по которой они поднимались на верхний этаж! Они поднялись и заперлись там, ночью. Завесили окна... Это я не выдумываю вовсе, мне один знающий человек рассказывал. ...Завесили окна, начали печатать. Они печатали письма к народу, слышишь? После них нашли целых три одеяла на столе. Стол громадный, и на нем ватные одеяла: братья ставили на одеяла печатную машину, чтобы не слышно было с улицы, как они печатают. Машину после не нашли: братья унесли ее, успели!

- Не такая уж тяжелая, значит?

- Ого! Не поднять! Ну, а сила знаешь какая у лесных братьев?

- Знаю.

- У жандармов револьверы были у каждого. И шашки. А братья оружие свое оставили в лесу. Не знаю почему. Против револьверов с голыми руками что сделаешь?

- Эх! Надо же было так! А как узнали жандармы, что братья пришли туда?

- Говорят, их выдал хозяин дома. Ну вот, напечатали за ночь братья всё, что нужно было, а под утро выглянули в окно. Выглянули - видят: у дверей жандармы. И под окнами по жандарму. Восемь окон - восемь жандармов. Все с револьверами. Офицер с ними. Это и был Дзиконский. Куда деваться? В дверь не выйдешь - жандармы сразу ж схватят. Тогда старший лесной брат...

- Кейнин! - воскликнул Гриша.

- Не знаю, как его звали. Он дал команду к бою. И по этой команде лесные братья прыгнули из окон со второго этажа, каждый на своего жандарма. Ну, вот тогда и перебили плечо у Дзиконского. Два жандарма, что стояли у дверей, хотели стрелять - не успели. Револьверы у них отобрали, вместе с кобурами. Одни шнуры остались.

- А потом?

- А потом братья опять ушли в лес.

- Есть один человек, - вполголоса начал Гриша, - я тоже не скажу тебе сейчас, как его зовут. Он спасся от смерти у лесных братьев. Его жандармы повесить хотели...

В дверях бесшумно появилась мать Вячеслава. Мальчики замолчали.

Ядвига Осиповна, крепко сцепив худые свои руки, проговорила еле слышно:

- Дети, не надо об этом... - Потом прошептала, словно вздохнула: - О боже, боже! - И снова ушла.

Гриша молчал, подавленный.

Потом поднялся решительно:

- Прощай, я пойду!

Вячеслав схватил его за плечи и жарко прошептал у самой щеки:

- Я тебе все объясню потом. При маме нельзя про это... Ты не сердишься?

Он печально глядел, как Гриша одевался. Потом схватил свое пальто, накинул на плечи:

- П-провожу тебя.

На дворе совсем уже стемнело. Звезд на небе не было. Ветер рванул хилую дверь дощатого сарая, и она раскачивалась, скрипя и повизгивая, на петлях.

Видно, начиналось ненастье.

Вячеслав повел Гришу по двору, но не к выходу на улицу, а куда-то в сторону, в темень. И за смутно черневшей поленницей дров, дрожа и задыхаясь, начал рассказывать про своего отца.

Землемер Довгелло был убит черносотенцами, может быть теми самыми, что в прошлом году выкололи глаза студенту. Они громили дома беззащитных людей, грабили, а отец Вячеслава бросился на них с палкой - другого оружия у него не было. Тогда жирный лабазник не спеша ударил его в висок железным ломом. Тут подоспели рабочие - целая дружина, - но убийцы бежали. Ни одного из них потом не нашли...

Вячеслав рассказывал шепотом, хотя кругом никого не было на этом унылом дворе. Ветер улегся. Начал накрапывать редкий дождь; из темноты, от поленницы дров, потянуло горьким запахом осины.

Гришу стало трясти - не от холода.

Он жадно, будто всем сердцем своим, слушал нового друга - теперь-то он знал, что Вячеслав - его друг, которого он не распознал сначала... А может, больше друга: может быть, будут они связаны братством на всю жизнь, как Кейнин со Сметковым!

- С мамой не надо об этом... - Голос у Довгелло сорвался.

- Не плачь, - попросил тихонько Гриша.

- Я не плачу... Отца убили не здесь - в уезде. Мы потом уж узнали, через неделю. Мама сперва все молилась... все молилась в костеле, потом перестала... В училище обо всем этом никто не знает, я только тебе...

Когда Гриша распрощался наконец с Вячеславом и остался один, ему снова вспомнился вечер того дня, когда он впервые приехал с отцом в город. Перед глазами возник свинцово-кровавый блеск на реке, тяжкий мрак кругом, слезы бородатого коваля: Савку, его сына, искалечил Альфред Тизенгаузен безнаказанно... Кто мог наказать барона?

...Снова открывался перед Григорием Шумовым зловещий мир, темный, жестокий.