Александр Кононов - У железного ручья (Повесть о верном сердце - 1)

- Топор свой оставишь здесь, слышишь! - приказала старику Перфильевна. - И еще два дня отработаешь на покосе. Ступай!

Мужик постоял, надел шапку. Потом кинул взгляд на свой топор, который все еще находился в руках у Станислава, махнул рукой и понуро пошел прочь.

Гриша долго глядел ему вслед... У Перфильевны этих осин, может, тысяча штук... да нет, куда больше!.. Вот, жалко ей одну дать бедному старику!

- Нужна оч-чень твердая рука, чтобы держать их в повиновении! сказал каким-то жестяным голосом Дамберг.

Пшечинские ушли.

Стол под каштанами был уже накрыт, и Гриша видел, как на вынесенные из дому венские стулья уселись сама помещица с двумя дочками, гувернантка и Дамберг. Тэкля притащила начищенный самовар, сиявший на солнце так, что на него больно было глядеть.

У старшей дочки Перфильевны в руках была книжка. Она вдруг выскочила из-за стола, подбежала к Грише и сказала, показав пальцем на строчку в книге:

- Прочти это слово!

Вся страница была напечатана прямыми буквами, а как раз это слово состояло из косых тоненьких букв. Грише было не до этих букв, он все еще думал про мужика, у которого отобрали топор. Однако он прочитал нехотя:

- Татап (maman).

- Маман, маман, а не татап! - обрадовалась девчонка. - Фрейлен, фрейлен, он читает "татап"!

Гриша покраснел.

Дамберг поглядел на него маленькими жесткими глазами и спросил Перфильевну:

- Я этого мальчика имел случай видеть в вашем саду. У вас нет опасений, что он сорвет цветы или что-либо утащит?

- Нет, не тронет, - прихлебывая чай с блюдца, проговорила помещица: его отец мне в том порукой.

- Очень честный этот его отец? - спросил Дамберг, все еще глядя на Гришу, который начал пятиться - от обиды.

Перфильевна нахмурилась:

- Блажной. Намедни я поругалась с ним. Блажной! Но чужого не тронет.

- "Блажной"? - засмеялся немец. - Это новое для меня слово, хотя я очень прилично знаю русский язык. "Блажной"? Прошу прощения, у нас есть так: хороший или плохой, умный или глупый, а "блажной"?

У Гриши пылали уши, он пятился-пятился, потом повернулся и убежал.

В избе был один отец. Гриша спросил его:

- Что это такое - маман?

- Маман? Погоди-ка... Должно быть, мать. Так образованные говорят... ну, по-французски, что ли.

- Батя, а ты необразованный?

- Откуда ж мне быть образованным-то? - вздохнул Иван Шумов. - Нет, сынок, я необразованный.

Гриша взглянул на отцовскую полку с книгами:

- А книжек вон сколько прочитал!

- Прочел. Да, видишь ли, поздно я их начал читать.

- Почему раньше не начал?

- Смолоду грамоты не знал. Люди добрые научили - стал читать.

Гриша подошел к книжной полке. На корешках видны были красивые надписи, некоторые из них - золотые.

- Батя, а я буду образованный?

Отец молчал.

Потом обнял сына - не так-то часто он это делал - и глуховато сказал:

- Не знаю, сынок... Не знаю!

8

К празднику начали готовиться за неделю. На опушке леса выстроили высоченные качели - в три человеческих роста. Слышно было, что в Пеньяны привезли бочки со смолой: будут их жечь в ночь на берегу озера. Праздник назывался по-латышски "лиго", по-русски - Иван Купала. Гриша спросил у Яна, что значит слово "лиго". Тот долго подыскивал слова, потом начал объяснять по-латышски:

- Ну, это когда на качелях качаются - туда и назад. И солнце тоже играет, раскачивается, - взад, вперед, с утра к полудню, потом вниз - к вечеру... Летом качели у солнца самые длинные... Тогда люди радуются, это и есть праздник "лиго". Понял?

Гриша не все понял, но совсем ясно увидел солнечные качели в длинных, как стрелы, золотых лучах. И потом уж целый день думал о них.

Редаль в канун праздника принес из лесу дубовых веток, украсил ими свежевыбеленные стены избы, а земляной пол устлал зеленой травой так густо, что нога утопала в ней по щиколотку.

Тэкля и Золя сидели вечером на завалинке у Редалевой избы, плели из полевых цветов венки и вполголоса пели протяжные песни, в которых каждая строка начиналась и кончалась словом "лиго".

А отец Гриши принес из лесу березок. Этими деревцами, застенчивыми и горделивыми, он украсил углы крыльца, горницу. На следующий день они стояли еще во всей своей красе, не успев увянуть. И их дыханием начался для Гриши праздник. Много событий предстояло увидеть ему в этот день... Готовился зеленый бал! Зеленый бал и хороводы в Пеньянах... И вечерние костры!

Но прежде всего он увидел Ивана-солдата. Иван был заозерский, он приехал к родным на побывку.

На одном плече солдат нес небрежно накинутую шинель с красными погонами, новенькая его бескозырка была сдвинута на левое ухо. Он прохаживался за колодцем, подальше от господского дома, и глядел на крыльцо Перфильевны. А у изгороди, за углом, глядел на солдата Кирилл Комлев и, неизвестно почему, помирал со смеху, сгибался, хлопал себя по коленям.

На крыльце показалась черноглазая Тэкля и пошла с пустыми ведрами к колодцу. Солдат, выпрямившись, прошелся мимо; головки его начищенных сапог сверкали. Кирюшка, взмахнув обеими руками, повалился за изгородью в траву. Гриша скорей побежал к нему:

- Дядя Кирюша, там стрекава, обожжешься!

Комлев только хохотал, отмахиваясь от Гриши. Потом утих, вытер мокрые глаза и спросил страшным шепотом:

- Видал героя?

- Видал. Он вправду герой?

- А как же. Герой! - И Кирюшка опять обмяк от смеха. - Видел, какую крепость осаждать взялся?

- Какую?

- Тэклю.

Гриша обиделся:

- Ты как маленький, дядя Кирюша! Тебе б только баловаться! - И пошел от Комлева к Ивану-солдату.

Солдат прохаживался по усадьбе, а Гриша стал ходить следом, любуясь на него издали.

Наконец решился, подошел ближе. И спросил:

- А где твоя сабля?

- Мы в пехоте, - ответил Иван, не сводя тревожных глаз с Тэкли.

Ответ был непонятный, но дальше спрашивать Гриша не решился.

Тэкля не спеша вытащила из колодца полные ведра. Огнистые студеные капли брызнули на землю и стали на ней мутными шариками, быстро обрастая пылью и соринками. Тэкля начала прилаживать к ведрам коромысло... потом поглядела на Ивана - и опрокинула ведра. Может быть, она сделала это и не нарочно. Может быть. Вода широкой струей хлынула на дорогу и на бегу разделилась на тонкие, как веревочки, ручейки.

Солдат подскочил к ведру:

- Дозвольте подсобить.

Придерживая шинель, он расторопно схватил пустое ведро, надел на крюк, и колодезный журавель с курлыканьем и скрипом понес ведро вниз, в воду.

Тэкля опустила глаза и до того покраснела, что щеки у нее стали даже как будто влажными - заблестели, как алый шелк.

А на крыльце уже стояла и приглядывалась к происходившему Перфильевна.

- Эй ты, невеста непросватанная! - раздался ее зычный голос.

И Тэкля, споткнувшись, чуть снова не разлила ведро, которое только что подал ей Иван-солдат.