Александр Кононов - Зори над городом (Повесть о верном сердце - 3)

- Попрошу в вагоны! - уже провозгласил осанистый старший кондуктор и пронзительно засвистел в свисток, висевший у него на груди.

В ответ паровоз дал прощальный гудок, колеса застучали...

Стоя на подножке, Оруджиани изо всех сил жал руку Грише, не обращая никакого внимания на окрики кондуктора.

Затем - уже на ходу поезда - он сорвал с головы фуражку и замахал ею:

- Я скоро напишу!

Гриша без грусти уходил с вокзала. Он почему-то был твердо уверен, что с кем, с кем, а с Оруджиани-то он еще встретится!

45

Проснувшись на следующий день, Гриша сразу вспомнил: на столе у него лежит записка Тимофея Леонтьевича. Он прочел ее только ночью, поздно вернувшись домой.

"Как можно скорей зайди ко мне, есть неотложное дело. Т. Ш."

"Как можно скорей"... Нетрудно было догадаться, о чем умолчал в записке Шелягин. Он знал, как трудно Григорию Шумову говорить публично. Не выходит это у него, и ничего тут не поделаешь! Сколько раз он доказывал и Тулочкину и Шелягину, что выступать он не умеет. Пусть поручат ему другую, какую угодно работу. Пожалуйста! Но стоять на трибуне под взглядами тысяч устремленных на тебя глаз - этого Гриша боялся панически. И все-таки Шелягин настаивал на своем... Не пойти?

Ну, этого-то сделать было нельзя ни при каких обстоятельствах.

Он оделся и не успел еще позавтракать - черным хлебом с кипятком, как, приоткрыв дверь в его комнату, недовольным голосом проскрипела Марья Ивановна:

- К вам тут пришли...

За последнее время настроение старушки становилось все более кислым. Главной причиной этого были выпущенные новым правительством деньги: никакого виду они не имели и мало что на них можно было купить.

Вчера про записку Шелягина, которую принес молодой рабочий, она сказала сварливо:

- Принес тут... один.

Выражение "один" означало крайнюю степень презрения.

Шелягин жил теперь в недорогих меблированных комнатах на Выборгской стороне; там были свободные номера, не переехать ли к нему? Уж очень портиться стал характер у Марьи Ивановны...

- Григорий Иванович, это я... Можно? - несмело проговорил за дверью женский голос.

Вошла Даша.

- Вы уж извините, что я так рано... На работу спешу, а дело у меня к вам неотложное. Есть у вас "Манифест Коммунистической партии"?

"Манифест" совсем недавно вышел отдельной брошюрой и у Шумова действительно имелся.

Он заторопился - начал искать его в груде книг, лежавших, как всегда, в полном беспорядке на его столе.

- Вы посидите минутку. Здесь он где-то... Сейчас найду.

Даша села на диван и еще раз повторила виновато:

- Простите...

Гриша, полуобернувшись, глянул на нее: она и похудела и расцвела в одно и то же время. Глаза у ней стали еще больше - шире глядели на белый свет. Как это сказал про нее Барятин? Птица перед полетом...

Гриша с невольным восхищением задержался на ней взглядом: какая красавица!

И в это время, стукнув в дверь, вошла Нина Таланова.

Целый век он не встречался с Ниной. Так уж вышло...

И она сама нашла его!

- Я сейчас, - заторопился он, отшвырнув в сторону Туган-Барановского.

Сердце у него забилось, кровь горячо прилила к щекам - неудивительно, что он все искал на столе и никак не мог найти "Манифест".

Нина Гришин румянец истолковала, конечно, по-своему.

- Ты занят? - спросила она задрожавшим от обиды голосом. На Дашу она не смотрела, но несомненно видела ее.

- Сейчас, сейчас... - Гриша наконец нашел брошюру.

Неизвестно почему, он чувствовал себя провинившимся, и это, конечно, сразу же отразилось у него на лице.

- Это, понимаешь, для товарища... она торопится... - Гриша путался, слова попадались на язык совсем не те, какие надо бы сказать в такую минуту.

Нина смотрела на него спокойно. Что-то уж слишком спокойно! И сказала преувеличенно ровным, неживым голосом:

- Я тоже тороплюсь.

Она ушла прежде, чем Гриша сообразил, что же тут следовало ему сделать. Кинуться вслед? Прежде чем за Ниной закрылась дверь, он ясно увидел Марью Ивановну, стоявшую в "передней" с неопределенной, но довольно противной улыбкой на сморщенной физиономии.

- Не вовремя я пришла, Григорий Иванович, - прошептала Даша, взяв брошюру.

В дверях она задержалась, поглядела на несчастное лицо Шумова и совсем неожиданно улыбнулась:

- Она вернется...

Даже Даша смеется над ним!

Оставшись один, Гриша в отчаянии опустил голову на руки. Нина не вернется. Найти бы ее, объяснить все... Но он так и не узнал Нининого адреса, успокоившись на том, что живет она в Красном Селе. Нет, он просто неисправим! Над такими, как он, и надо смеяться.

Все время Нина приезжала с дачным поездом в Питер для встреч с ним, и ему казалось это совершенно естественным - не ехать же ему в Красное Село, где она жила вместе с тетками, с двоюродными сестрами, - ведь она была богата родней, и вся эта родня ютилась в одной комнате.

Ну, сколько теперь ни казнись, ни ругай себя, делу этим не поможешь. Он потерял Нину. Уж он-то хорошо знал ее характер - она теперь не вернется!

В другое время можно было бы, бросив все, отправиться искать ее, даже без надежды найти.

Но сейчас и это было невозможно.

Перед ним лежит записка Шелягина. Надо идти!

Тимофей Леонтьевич, должно быть, уже ждал его.

- Наконец-то! - сказал он. - Вчера не мог зайти? Ну ладно, ладно, чего там объяснять, время не упущено. Прежде всего: ты еще не в партии?

- Нет.

- Ну, значит, тебе и ехать к кавалергардам. Что, удивляешься?

Грише казалось, что он теперь не способен ни удивляться, ни радоваться. Надо только еще раз толком объяснить Шелягину, что он не оратор. Для выступлений на митингах он фигура неподходящая.

- Сейчас я тебе все объясню, - говорил между тем Шелягин. Кавалергарды в свой полковой комитет выбрали одних офицеров. И вот какая получается картина: на митинги в этот полк пускают всех - эсеров, меньшевиков, кадетов, беспартийных - ну кого угодно, кроме большевиков! Большевики ославлены там как исчадие ада. Как агенты Вильгельма. Ну, вся эта жульническая шарманка тебе хорошо известна. Конечно, возможен и такой выход: скажем, мог бы я пройти к кавалергардам, назвавшись беспартийным или меньшевиком... Нет, меньшевиком не мог бы! Ни в каком разе! А беспартийный - что ж... зазорного в этом нет. Но обмануть солдата - нет, это нам не с руки. Тут со лжи разговор начинать нельзя. Значит, и выходит, что ехать к кавалергардам надо тебе. Должен тебе сказать: на митинге у них будет от эсеров Колосов, - ох, и красно поет, шельма!

- А я как раз совсем на народе не умею говорить.

- Сумеешь.

- Не от меня это зависит, Тимофей Леонтьевич. Просто не выйдет у меня ничего...

- Выйдет!

Шелягин, неслышно ступая, походил по комнате, потом остановился лицом к лицу - перед Гришей:

- Что это ты какой-то потерянный сегодня? Неужели тебя так уж пугает поездка к кавалергардам? Или другое что тревожит?