Алексей Коркищенко - Внуки красного атамана

Да-а... Трудно в то время было разобраться, кто тебе друг, а кто враг. Как-то отступали мы разбитые: Деникин нас потрепал, интервенты ему помогали. От полка человек двадцать осталось... Драпали здорово, устали, почти все раненые. Заночевали в каком-то хуторе. Народ непонятный там, слова не выспросишь. Чисто бирюки!.. Я и Миня остановились у одного хозяина, дюже смурного деда. Поесть он нам дал, самогону-первача поставил - уважил вроде бы. Выпили мы с горя и заснули как дохлые. А проснулись утром - в степи лежим, связанные по рукам и ногам. И сидят вокруг нас старики вооруженные. Наш хозяин, смурый черт, вроде судьи, ругает нас.

- Вы что, - говорит, - такие-растакие (это он нас, значит, по батюшке, по матушке кроет), против православной веры пошли, христопродавцы! Кайтесь!

- А пошел ты, - говорит Миня, - к дьяволовой тетке! Ну, избили нас шомполами, - шкура клочьями обвисла.

- Кайтесь! - кричит смурый, а мы его к дьяволовой тетке отсылаем.

Там, в яру, карьер был глиняный. Глина там годная для горшков - клейкая, что твоя замазка. И вот стали деды в луже топтаться - глину месть.

- Прощай, - говорю, - боевой товарищ и друг закадычный Михаил Ермолаевич, утопят нас козлы паршивые в каше.

- Нет, - отвечает Миня, - они пострашнее казнь выдумали. Мужайся, друг Степаша.

Сорвали деды с нас одежду и кинули, связанных, в липучую глиняную жижу. Залепились мы ею, кубыть дождевые черви золой. Вытащили они потом из глины нас и растянули бечевками за руки-ноги между деревьями, на солнцепеке. Растянули так, что связки в костях хрустнули.

- Подурели вы, царские шакалы, - говорит Миня, - сейчас прискачут наши товарищи, порубят вас и хутор ваш спалят.

- До господа-бога поскакали ваши товарищи: кокнули мы их! - сказал смурый.

Лежим мы, растянутые, под июльским солнцем, жаримся, кубыть рыба в тесте на сковороде. Задыхаемся, дышать нечем: поры глиной замазаны.

- Кайтесь! Отрекайтесь от Советской власти! - кричат деды, а мы их к дьяволовой тетке отсылаем.

Солнце, с полудня прямое, льет жаром на нас. Глиняная замазка стала каменеть, трескаться, а под ней кожа пошла лопаться. Слышу я, из трещин кровь полилась по ногам и по животу... Черти в пекле не придумают такой казни, какую деды старозаветхие выдумали! И сидят, гады, смотрят, покуривают!

Заплакал я горько-горько, но не от страха, не от боли - от страшной обиды: не в честном бою погибаю, а пропадаю жалкой смертью, что козявка в коровячем шевяке.

- Креста на вас нету, - кричу, - басурманы распроклятые! Что ж вы мучаете? Боитесь с шашкой выйти супротив меня?!

- Покайтесь, пристаньте к войску Христову, тогда отмочим вас, отпустим, а нет - будете жариться и трескаться, пока не сдохнете! - кричат нам.

Миня запел:

- Это есть наш последний и решительный бой... Я подхватил:

- С Интернационалом воспрянет род людской...

А они регочут, бородатые ироды!

Затуманила мне голову страшная боль: полопалась кожа на груди. Духота давит меня, стону я. А Миня молчит, только зубами скрегочет.

- Ну, - говорит, - придет время, расквитаются с вами. Пусть мы умрем, но Советская власть будет жить вечно. Да здравствует Советская власть!

Смурый и другие стали бить нас палками по пяткам. И тут вдруг сверху, из-за тернов, ударили из винтовок: тресь-тресь! Те, которые изнущались над нами, - брык и дохлые! Остальные кинулись до коней. Вижу, отряд с шашками наголо наметом вымчал в балку им наперерез... И тут я сознание потерял... Очнулся в копане - по голову в воде. Глина откисла на мне, задышал я. Смотрю, надо мной стоит мужичонка - от горшка три вершка, стоит и смеется.

- Живой? - спрашивает.

- Я-то живой, - отвечаю, - а Миня какой?

- И Михаил Ермолаевич живой, ось, - говорит, - бачишь, цигарку сосэ да штаны смурого черта примеряе.

Отлежались мы - да на коней, и айда беляков бить. Вновь полк сколотили и стали Советскую власть восстанавливать на Дону.

- Ну, а тот хохол, кто он оказался? - спросил Егор.

- Так это же наш Пантелей Григоренко, который Пантюша, кум Минин/

- Да ну! - поразился Егор. - Это же Гринин дед. А откуда он тогда взялся?

- Красный отряд по хуторам из батраков собирал. Ну, когда услышал, что куркули казнят борцов за Советскую власть, кинулся с дружками на выручку. Едва поспел.

- Вот тебе и Пантюша! - восхищенно сказал Егор.

- А ты что думал? Это он сейчас такой... А тогда он был сокол!

- Ну, а потом?

- А потом суп с котом. Побратались мы с Пантюшей на всю жизнь и вместе гнали беляков аж до Черного моря. Почитай, до тридцать третьего года оружия не выпускали из рук, Советская власть таперича крепкая и силы набрала, кубыть пшеница после ядреного дождя, а тогда она слабенькая была, росла реденькими кустиками, и суховей на нее дул, и червь-проволочник грыз, и жук-кузька ее точил. А мы Советскую власть защитили от всех напастей и выходили...

Евтюхов умолк. Кивал в потемках головой, шуршал бумагой, руки у него тряслись, просыпая табак; он, видно, взволновался сильно, вспоминая былые тревоги. Наконец, закурив, жадно затягивался и снова смотрел подолгу на притухающий жарок цигарки.

Шумно дышали и отрыгивали жвачку быки в базу. В пшеничном поле ссорился перепел со своей перепелкой. И плыли теплые густые запахи сонной степи.

Взволнованный, растревоженный, Егор с жалостью и нежностью думал о своем деде.

Евтюхов поднялся, раздавил окурок на земле, сказал:

- Ну, я пойду худобу посмотрю, а ты лезь ночевать на скирду. Сено мягкое, получше пружинной кровати.

Сон долго не брал Егора. Над скирдой гудели тяжелые рогатые жуки. Где-то в темноте проскакал всадник. Топот лошади, удаляясь, затихал и вот уже совсем пропал. Прислушиваясь к утихомиренным звукам степи, Егор вдруг подумал о Мине, о Панёте, обо всех близких людях с такой тоской, будто прожил вдали от них несколько лет. Лежал неподвижно, смотрел в синее, подсвеченное зарницами небо, а звезды, мигая и перекрашиваясь, кружились, падали в глаза и таяли между ресницами, как снежинки.

Глава десятая

Утром Егора разбудили громкие голоса. Он потянулся и посмотрел со скирды вниз.

Во дворе табора стояла подвода. С нее ссаживались колхозники.

Вот Даша Гребенщикова ловко соскочила с фурманки:

Крепенькая, сероглазая, в белой косыночке, в опрятном светлом платье с цветочками. Сразу же побежала на баз к своим телятам. Они гурьбой кинулись к ней. Один бычок, лобастый и пузатый, как бочонок, стал бодать ее, а она, смеясь, сунула палец ему в рот. Он зачмокал и тотчас успокоился.

У сарайчика, к которому примыкал баз, стоял бидон с простоквашей. Даша зачерпнула ладошкой, попробовала на вкус и закивала одобрительно, видно, понравилась ей простокваша. Потом стала разливать ее по корытцам. Все делала бегом, хотя были тяжелы для нее и полные ведра с простоквашей и бидон. "Деловая!" - подумал Егор.