Алексей Коркищенко - Внуки красного атамана

- Ладно. Встань. Порву твой донос. И тот донос порву... Думаю, договорюсь с тем человеком, что написал его. А тебе такое дело будет: в Шахтах на рынке мы открываем свой артельный ларек. Деньги нашему хозяйству нужны для оборота то дегтя, то гвоздей купить. А денег нет у нас, сам знаешь. Пропали артельные деньги... Так вот, назначаю тебя заведующим ларьком. Ты ведь торговал в нем одно время, знаешь это дело. Да смотри не проворуйся, как было у тебе однажды...

- Упаси боже! Да я...

- Цыть! Слушай дальше, С торговли тебе и охраннику ларька проценты будут идти. Завтра обоз соберем. Лук есть у нас, фасоль, просо прошлогоднее. Петро Митрофанович, а кого из полицаев прикрепим к нему для охраны ларька? обратился Ригорашев к Тадыкину.

- Климкова, думаю, прикрепить надо, он по-немецки знает; пригодится им это и в дороге, и в городе, - ответил обер-полицай, как будто в размышлении.

Егору было известно: они обо всем еще раньше договорились.

- Ну, на том и порешили, - заключил атаман. - Иди пока, станичник Варакушин, помоги полицаю Климкову навести порядок в холодной.

Варакушин пятился задом до самой двери, раскланиваясь и бормоча слова благодарности.

Некоторое время Ригорашев сидел за столом молча, окаменело, ничем не выдавая своих переживаний, затем вымолвил устало:

- Дай волю таким сволочам, как Варакушин и Клим-ков, - такая междоусобица разгорится в станице, такая черная пропасть откроется между станичниками душа от ужаса замерзнет.

- Да, Алексей Арсентьевич, междоусобица - богопротивное дело, - сказал Тадыкин, - и наше святое дело - не дать ей разгореться.

Егор не понимал Тадыкина, когда-то раскулаченного станичника, а теперь старшего полицая. Он поддерживал Ригорашева во всем, а Ригорашев стоял за свой народ, за Советскую власть. Значит, выходило, что и Тадыкин - за нее?.. Не мог Егор найти объяснения этому обстоятельству. Возвращаясь домой вместе с Витютей, он стал расспрашивать его о Тадыкине. Родич рассказал много интересного про Тадыкина и Ригорашева. Они в те молодые годы корешовали, вместе воевали за Советскую власть в рядах красных казаков, были толковыми хозяевами на земле и никогда ничего не сделали во вред своему народу.

- Зря его раскулачивали в тридцатом году! - сердясь, сказал Витютя. - Не за что было. Хотели и Ригорашева раскулачить, но Миня, твой дед, в те поры красный атаман, защитил его, а Тадыкина защитить не смог: тот, едрена мышь, лишнего на краснобаев в сердцах наговорил.

В тот вечер Егор написал в очередном письме к деду:

"Милый, дорогой дед Михаил Ермолаевич, жив ли ты?..

Я вот недавно был на племенной свиноферме, собрались там наши колхозники бабы и старики - в красном уголке, разговорились, вспоминали прежнюю жизнь. Тебя вспомнили - с уважением и любовью. Ты, оказывается, человек гораздо интересней, чем я думал. По разным замечаниям я определил, что тебя любила не только Панёта... Ну, об этом мы с тобой поговорим один на один, когда вернешься, а то, если бабуля прочитает мои письма, перепадет и мне и тебе.

Знаешь, деда, кто-то припомнил, как ты однажды полдня выуживал кошкой ведро из колодца, которое с жучка снялось, и что потом было... Ох, как взялся об этом рассказывать заика Яша Колесник - мы все со смеху в кучу свалились!.. Но таких веселых минут бывает мало в теперешней нашей жизни. На душе тяжко..."

Егор писал за столом в низах при лампе, а бабка, тихонько напевая, накладывала латки на его рабочие штаны. Он засмотрелся на нее: она изменилась к лучшему. Заметно даже изменилась. Недавно, казалось, умирать собиралась, все жаловалась на болезни, которым и счету не знала, а теперь, гляди-ка, не узнать!.. В беготне по хозяйственным делам все болезни растеряла. Вобралась, сбитая стала и проворная. Панёта подняла па него глаза, улыбнулась... Вот и глаза у нее прояснились, ушла из них мутная вода. Она продолжала улыбаться, и такая ласка засияла в ее ясно-серых, чистых глазах, что Егор, подчиняясь неведомому чувству, вскочил, обнял ее и поцеловал, чего с ним никогда не случалось.

От неожиданности выронив иглу, Панёта охватила его лицо ладонями и, покрывая поцелуями, растроганно произнесла:

- Кровинка ты моя жалельная!.. Как ты вырос... Вот ты Дашу полюбил по-настоящему и добрее, умнее стал.

Новые записи в толстой тетради Егор сделал лишь в конце следующей недели:

"20 августа 1942 года.

Здравствуй, Запашнов старшой! Будь жив, дорогой, и здоров, чтоб мы повидались вскорости с тобой!

Сколько всякого-разного произошло у нас в станице за эти дни! Трудно обо всем подробно написать да и некогда: работаю день и ночь, насмерть выматываюсь. Лягу и лежу - не могу поднять головы. Панёта стянет меня на пол, а я и на полу сплю, не в силах глаз раскрыть. Наш отряд во главе с Семкой Кудиновым снабдил колхозников зерном, в первую очередь многосемейных и солдаток. И на сохранность самое ценное зерно развезли по дворам верных людей. У нас в курятнике мы с Гриней большую яму выкопали: пять фурманок семенной гарновки туда вошло. Прикрыли соломой зерно, присыпали пометом - комар носа не подточит.

Из комендатуры наезжают разные "спецы", проверяют, как у нас идет уборочная, - ни к чему не могут подкопаться.

Ригорашев с Пантюшей и Витютей умно дело поставили: на ответственных работах свои люди, все идет как надо. Ну, Ригорашев угощение ставит "спецам", глаза им заливает самогоном, чтоб меньше замечали. Предатели Варакушин и Клим-ков в Шахтах околачиваются, овощами торгуют - удачно от них избавился наш атаман. Полицаи во главе с Басалякой все еще в камышах шастают. Никого они не поймали, да и вряд ли поймают. По всему, они где-нибудь на островах посреди гиблых низов отсиживаются.

Был со своими хлопцами на колхозном огороде, выкопали там траншеи для картошки. В одну огородное звено ссыпало отборную картошку - сдадим Красной Армии, когда вернется, в другую траншею высыпали что похуже. Эта на тот случай, если нагрянут комендантские интенданты, чтоб от них oтбиться. Первую траншею мы потом аккуратно замаскировали копной сена.

Мы подружились с Семкой Кудиновым и Анютиным Кузьмой. По несчастью, они, деда, оказались на оккупированной территории. Они - настоящие люди. Мы им полностью доверились, вместе привели наше оружие в порядок. Кузьма отремонтировал два автомата и пулемет "максим", который вытащили из ерика Иваны...

Хотел тебе еще написать, да вызывают вот меня мои хлопцы - опять нашлось какое-то дело. Пока, старшой Запашнов!"

"25 августа 1942 года.

Уважаемый дед мой, Михаил Ермолаевич!

Докладываю тебе: сегодня закончили пахоту нашего школьного поля в Голубой впадине. Там мы посеем "арнаутку" Уманского. Семена есть у нас. Я тебе писал: мы под амбар напустили через щели. Так вот, мы - это, значит, я, Гриня, Даша, Васютка и Митенька - вытащили из-под амбара четыре с половиной мешка семян "арнаутки" и припрятали до весны.