Юрий Коваль - Листобой (Рассказы)

Гак! - вылетел вдутый мной воздух и рассыпался, как пыль.

Николай дрогнул, повёл рукой. Приоткрылись его глаза, хлипнуло в горле:

- Чтой-то?

Час прошёл или больше, как кончилась гроза?

У палатки горел уже костёр. Дым от него шёл влажный, утяжелённый, особенно горький. Он уплывал к полю, смешивался с ночным туманом.

Николай лежал в палатке, накрывшись мокрыми плащами. Он высунул к костру заляпанное землёй лицо, тяжко дышал, закашливался дымом.

Грошев снял брюки и размахивал ими над огнём.

Генка сидел у костра, обхвативши за шею овцу, которая бессмысленно пялилась в огонь.

- Я прямо не верил, что всё обойдётся, - весело сказал Генка.

Он восхищённо глядел на Николая, не мог отвести глаза, будто боялся, как бы снова чего не случилось.

- И папиросы-то намокли, - хрипло сказал Николай, ни к кому особенно не обращаясь.

- А мы их посушим! - обрадовался Генка.

Николай вяло махнул рукой - дескать, ладно, чего там.

Я снял куртку и стал помахивать ею над костром, сушить.

Под взмахами загудели сучья, располыхались. Лопались и скрючивались в жару сосновые иголки.

- Сбоку молния ударила или как? - спросил я Николая.

- Прям под ноги.

- Тогда б ты не встал. Она тебя тряхнула только и об землю бросила, возразил Грошев.

- Говорю я - под ноги, - повторил Николай.

- Ух, жара! - сказал Грошев, отскочил от костра. - Ташкент!

- Это ещё не Ташкент, - ответил Генка, протягивая к огню руки. Сейчас-сейчас, разгорятся...

- Генка-а-а! - послышалось недалеко. - Гена-а-а-а!

- Батя! - испуганно вскочил Генка. - Батя меня ищет!

Он дёрнул овцу за верёвку и побежал в темноту, сразу позабывши нас.

- Иду-у-у! - закричал он.

- Идёшь? - слышался сердитый голос. - Ты куда провалился, а?

- Эй, дядя Паша! - крикнул я. - Иди к огню!

- Тебя мамка ждёт или не ждёт? - закричал дядя Паша, не обращая на меня внимания. - Ты где был, а?

В голосе его звучала такая гроза, что я схватил фонарь и поспешил за Генкой.

- Мамка кричит, что тебя молния убила! Ты думаешь об ней или нет?

- Бать, бать... - толковал в темноте Генка. - Я думаю... Правда думаю...

- Эй, дядя Паша, да погоди ты! - сказал я, догнавши их на тропинке.

- Тебя мамка ждёт или нет? - кричал дядя Паша. - А ты костёр жгёшь! Я те дам костра!

Тут дядя Паша действительно дал костра и добавил овечьей верёвкой. Генка сразу, не сходя с места, заревел басом.

- Да погоди ты! - закричал я, ослепляя дядю Пашу фонарём. - Генка не виноват. Тут человека молнией зашибло, а он помогал!

- Чего? - кричал дядя Паша, не признавая меня. - Тебя не спрашивают! Если тебя не ждут, так ты жги костёр, а парня не приваживай!

- Да тут несчастье случилось!

- А ну пошли домой! Тебе мамка даст! Все глаза проплакала!

- "Проплакала"! - неожиданно возразил Генка. - Небось телевизор смотрит.

- Ты поговори, поговори! - кричал дядя Паша и быстро потащил и Генку и овцу его в темноту. - Костёр они жгут! И так весь лес спалили!

Я остался на месте и долго ещё слышал, как дядя Паша ругал сына:

- Тебя мамка ждёт или нет?

Почему-то он особенно напирал на то, что Генку ждала именно мамка, а он вроде бы и не ждал.

- Бать, бать... - послышался в последний раз Генкин голос. - Я больше не буду...

Грошев всё махал брюками над костром.

- Я-то в сторону глядел, - объяснял он Николаю. - Потом смотрю - тебя нет. А ты в картошке лежишь!

- Пыхнула только, - ответил Николай. - А дальше не помню.

Грошев махнул брюками - с костра взлетел пепел, закружились его хлопья, словно моль, серые мотыльки. Сосновые искры потянулись в небо, остановились высоко над костром.

- Дома, - сказал Грошев, - я б сейчас телевизор включил. Семечек насыплю в блюдо и весь вечер сижу.

Он махал брюками и отскакивал от костра, когда искра попадала на голые колени.

- Ну гроза была! Только пыхнула - тебя нет! А ты в картошке лежишь.

- Прям под ноги ударила, - добавил Николай.

- Я давай тебя засыпать. Сыплю, сыплю, а ты не отходишь. Тут этот прибежал с фонариком. Искусственное дыхание, говорит, надо. Ты не врач, а?

- Китель бы мне зашить, - сказал Николай.

Я залез в палатку, устроился рядом с ним, подложил под голову рюкзак.

Грошев перестал махать брюками, надел их, присел на корточки у костра.

- Ну и денёк сегодня был! - сказал он. - Ну и денёк! И ведь утром всё началось. Кудлатый какой-то выскочил из тумана - прямо на меня! Руками машет и кричит: "Леший я, леший!" Морда страшная!

- Да, - вспоминал Николай, - верно. Утром всё началось.

- Что ж, - спросил я, - и ты, Николай, видел лешего?

- Видать-то не видел. Слышал только, как он рычит.

- А я видел, - зашептал Грошев и оглянулся тревожно на тёмный за спиною лес. - Кудлатый, белый. Прямо на меня выскочил. Я хотел врезать ему с правого ствола - осечка! С левого - опять осечка!

Николай, засыпая, дёргался, будто колола его под локти и под колени электрическая искра. Жар костра доходил до палатки, горячил лицо.

- Леший! - всё вспоминал Грошев, глядя в огонь. - Да что же это такое, а?

- Так, - ответил я, уже задрёмывая. - Так, наверное, явление природы.

ЛИСТОБОЙ

Ночью задул листобой - холодный октябрьский ветер. Он пришёл с севера, из тундры, уже прихваченной льдом, с берегов Печоры.

Листобой завывал в печной трубе, шевелил на крыше осиновую щепу, бил, трепал деревья, и слышно было, как покорно шелестели они, сбрасывая листья.

Раскрытая форточка билась о раму, скрипела ржавыми петлями. С порывами ветра в комнату летели листья берёзы, растущей под окном.

К утру берёза эта была уже раскрыта настежь. Сквозь ветки её текли и текли холодные струи листобоя, чётко обозначенные в сером небе битым порхающим листом.

Паутина, растянутая в ёлочках строгим пауком-крестовиком, была полна берёзовых листьев. Сам хозяин её уже скрылся куда-то, а она всё набухала листьями, провисая, как сеть, полная лещей.

Найда

Найда - это имя так же часто встречается у гончих собак, как Дамка у дворняжек. Верная примета: гончая по имени Найда всегда найдёт зверя.

Когда я приезжаю в деревню Стрюково к леснику Булыге, у крыльца встречает меня старая Найда, русская пегая. Её белая рубашка расписана тёмными и медовыми пятнами.

- Ей скоро паспорт получать, - шутит Булыга. - Шестнадцать осеней.

Не годами - осенями отмечают возраст гончих собак. Лето и весну они сидят на привязи, и только осенью начинается для них настоящая жизнь.

Про молодую собаку говорят - первоосенница. Про старую - осенистая.

Найда немало погоняла на своём веку и заработала на старости лет свободную жизнь.

Молодые гончие Ураган и Кама на привязи, а Найда бродит где хочет.

Да только куда особенно ходить-то? Всё исхожено. И Найда обычно лежит на крыльце, приветливо постукивая хвостом каждому прохожему.

В октябре, когда грянет листобой и начнётся для гончих рабочая пора гон по чернотропу, - Найда исчезает.