Юрий Коваль - Про них (Рассказы)

А никакого Герасима видно не было. У нас и в деревне-то нет ни одного Герасима.

Это день сегодняшний так назывался - Герасим Грачевник. Не какой-нибудь понедельник или четверг, а - Герасим. Весь день - и раннее утро, и будущий вечер, и небо, и лужи на дорогах, и подтаявший снег, - весь день был Герасим. А взошедшее солнце было его головой.

Грачи походили по дороге и полетели к берёзам, где остались у них прошлогодние гнёзда.

Не знаю: почему это грачи так любят берёзы? Наверное, тянет их, чёрных, светлая кора. И ведь не только грачей тянет к берёзам. А иволги-то? А чижи? Да и меня-то самого тоже тянет к берёзам.

Заведу-ка я себе ручного грача и назову его - Герасим.

СОЛОВЬИ

В тумане ольховый лес.

Глухо в лесу, тихо.

А я бегу - боюсь опоздать на утренний клёв.

"Тии-вить, - слышится слева, - тии-вить".

"Почин! - думаю я на бегу. - Ну сейчас начнётся!"

"Пуль,

пуль,

пуль,

пуль,

пуль!"

Пулькает! Здорово пулькает!

"Клы,

клы,

клы,

клы,

клы!"

Клыкает! Во как клыкает!

"Плен,

плен,

плен,

плен,

плен!"

Пленкает! Неплохо пленкает! Умеет!

Некогда мне, некогда, я бегу - боюсь опоздать на утренний клёв.

Когда я пробегаю мимо певца, который спрятался в средине ольхи, он замолкает на миг, но тут же начинает разгоняться: "Тии-вить".

И летят мне вдогонку соловьиные колена и кольца:

пульканье,

клыканье,

пленьканье,

дробь,

раскат,

колокольца,

летний громок

и юлиная стукотня.

А я бегу, бегу - не опоздать бы на утренний клёв.

А впереди уж встречает новый соловей.

Быстро приближаюсь к нему и слышу затихающего певца сзади и нового, свежего, сочного, - впереди.

Да что же это - голова кругом!

Впереди - пульканье.

Сзади - клыканье!

Впереди - дробь.

Сзади - раскат!

А где-то там, совсем-совсем впереди, - третий соловей, до которого я ещё не добежал.

"Чулки! Чулки! - поёт он. - Где вы? Где вы?"

Пока доберусь до озера, соловьи передают меня из рук в руки.

А черёмуха-то цветёт, осыпается на чёрную дорогу, ворочаются в озере язи, бьют в прибрежной траве зеленовато-рябые щуки.

Вытаскиваю из кустов лодку и - быстро к шестам, вколоченным в дно озера. А новый певец, приозёрный уже

пулькает-булькает,

клыкает-клокает,

пленькает-плинькает

да вдруг как рассыплет по поверхности озера сразу с полтысячи бус! Так холодом и ошпарит.

А я-то леща тащу.

Боком-боком-боком, разинув розовый рот, выпучив придонный глаз, идёт лещище к лодке.

А за спиною - снова разом по воде с полтысячи бус!

Ну и соловей!

Я зову его Хрустальный Горошек.

ПОЗДНИМ ВЕЧЕРОМ РАННЕЙ ВЕСНОЙ

Поздним вечером ранней весной я шёл по дороге.

"Поздним вечером ранней весной", - складно сказано, да больно уж красиво...

А дело, правда, было поздним вечером ранней весной.

Весна была ранняя, соловьи ещё не прилетели, а вечер - поздний.

Так что ж было-то поздним вечером ранней весной?

А ничего особенного не было. Я шёл по дороге.

А вокруг меня - и на дороге, и на поле, в каждом овраге - светился месяц.

Иногда я наступал на него - и месяц расплывался вокруг моей ноги. Я вынимал ногу из лужи - на сапоге блестели следы месяца.

Капли месяца, как очень жидкое и какое-то северное масло, стекали с моего сапога.

Так и шёл я по дороге, по которой ходил и ясным днём, и тусклым утром, и - так уж получилось - поздним вечером ранней весной.

МЕДВЕДИЦА КАЯ

По влажной песчаной тропе ползёт Медведица кая.

Утром, ещё до дождя, здесь проходили лоси - сохатый о пяти отростках да лосиха с лосёнком.

Потом пересек тропу одинокий и чёрный вепрь. И сейчас ещё слышно, как он ворочается в овраге, в сухих тростниках.

Не слушает вепря Медведица и не думает о лосях, которые прошли утром. Она ползёт медленно и упорно и только ёжится, если падает на неё с неба запоздалая капля дождя.

Медведица кая и не смотрит в небо. Потом, когда она станет бабочкой, ещё насмотрится, налетается. А сейчас ей надо ползти.

Тихо в лесу.

С веток падают тяжёлые капли.

Сладкий запах таволги вместе с туманом стелется над болотом.

По влажной песчаной тропе ползёт мохнатая гусеница Медведица кая.

ПОЛЁТ

- А ты видел когда-нибудь воздух? - спросил меня умный мальчик Юра.

Я подумал и сказал:

- Видел.

Юра засмеялся.

- Нет, - сказал он. - Ты не видел воздух. Ты видел небо. А воздуха нам видеть не дано.

А ведь, пожалуй, и вправду: мы видим воздух, только когда смотрим на бабочек, на парящих птиц, на пух одуванчика, летящий над дорогой. Бабочки показывают нам воздух.

Пух одуванчика - чистое воздухоплавание, всё остальное - полёт.

Самолёт в небе никак не даёт ощущения воздуха. Когда глядишь на него, только и думаешь, как бы не упал.

- А парашют? - спросил меня Юра.

- Мне даёт.

- И мне тоже. А бумажный самолёт?

- Конечно, даёт. А ещё лучше - голубь.

- Давай сделаем бабочку из бумаги. Капустницу или крапивницу?

- Давай махаона!

И мы сделали махаона. С огромными крыльями!

Ведь само слово "махаон" - с огромными крыльями.

И оно даёт ощущение воздуха.

Мы отпустили махаона с крыши и, затаив дыхание, долго смотрели, как летит он и показывает нам воздух, которого нам видеть не дано.

ОЗЕРО КИЁВО

Белым-белы, говорят, были воды озера Киёво.

Даже и в безветренные дни шевелились и двигались они и вдруг белою волной взмывали в небо.

Чайки, чайки - тысячи чаек жили на озере Киёво. Отсюда разлетались по ближайшим рекам. Летели на Москву-реку, на Клязьму, на Яузу, на Сходню. Все чайки, которых мы видели в Москве, выводились на озере Киёво.

Вначале озеро Киёво было далеко от Москвы. Но потом оно делалось всё ближе, ближе. Озеро-то не двигалось, но рос огромный город, и он хотел быть всё огромнее, огромнее. И чем больше становился город, тем меньше становилось озеро. Меньше талой воды приходило сюда весной, пересохли ручьи и подземные ключи.

Ссохлось озеро Киёво. Морщины островов и заливов раскололи водное зеркало. Почти все чайки ушли на вольные места, а многие стали жить на земле, на пашне.

"Киёво" - это, конечно, необыкновенное слово. Слово ещё осталось.

Остались на озере и редкие чайки.

С последними чайками остались и мы.

ТРИ СОЙКИ

Когда в лесу кричит сойка - мне кажется, что огромная еловая шишка трётся о сосновую кору.

Но зачем шишке об кору тереться? Разве по глупости?

А сойка кричит для красоты. Она думает, что это она поёт. Вот ведь какое птичье заблуждение!

А на вид сойка хороша: головка палевая с хохолком, на крыльях - зеркала голубые, а уж голос, как у граблей - скрип да хрип.

Вот раз на рябине собрались три сойки и давай орать. Орали, орали, драли горло - надоели. Выскочил я из дому - сразу разлетелись.

Подошёл к рябине - ничего под рябиной не видно, и на ветках всё в порядке, непонятно, чего они кричали. Правда, рябина ещё не совсем созрела, не красная, не багряная, а ведь пора - сентябрь.