Иоанна Кульмова - Но-о, Леокадия !

- И слава Богу! - пробормотал Алоиз. Но на самом деле он от души радовался тому что Леокадия снова может петь.

ЛЕОКАДИЯ И ПРИНУЖДЕНИЕ

- Я не поэтесса, - повторяла Леокадия.

Она повторяла это каждое утро перед первым завтраком и только так могла заставить себя сочинять Настоящие Песни, потому что больше не хотела перегрызать решетки: ей жаль было своих зубов. Алоиз записывал песенки на красивой голубой бумаге, которую они брали в долг в маленькой лавочке на Старом рынке, а потом бежали вдвоем в редакцию "Стихотворной газеты" и продавали новую песенку Главному Редактору.

- Новая песенка на красивой голубой бумаге? - радовался Главный Редактор. - Поздравляю вас, господин Алоиз. Я ведь знаю, что это вы ее написали.

- У Леокадии нет очков, - объяснял Алоиз. - Но песенки сочиняет она.

- Реклама, реклама, дорогой Алоиз, - говорил Главный Редактор. - Я в это не верю. Мне никогда не приходилось видеть, чтобы обыкновенный крылатый конь что-то сочинял.

Но каждый раз помещал новую песенку в специальной рубрике под названием "ИЗ ТАЙНИКА ЛЕОКАДИИ".

- Это не мой тайник, где спрятана РАДОСТЬ, - говорила Леокадия. Это тайник, в котором хранится ПРИНУЖДЕНИЕ: ведь я сочиняю из-под палки.

Но в один июльский день тайник Леокадии оказался хранилищем не только палки, а куда больших НЕПРИЯТНОСТЕЙ. Потому что о новой песенке Леокадии какой-то критик написал: "Не слишком ли много травы?"

В моем укромном тайнике

Всегда растет ромашка,

Там целый день цветет сирень,

И мята там и кашка...

Туда от всех я ухожу

И все гляжу, гляжу, гляжу...

- Он должен был просто написать, что не любит траву, - сказала Леокадия. - Ведь мне же нет дела до его бифштексов.

Шло лето. На Шестиконном сквере становилось все жарче, Алоиз и Леокадия целыми днями загорали. Алоиз совсем почернел, а Леокадия наоборот выгорела, но все равно казалась всем очень красивой, ведь стихи ее теперь печатали в "Стихотворной газете". Дети, жившие по соседству, разъехались куда-то, но Леокадию теперь навещали дети с других улиц и даже из других городов. Они приезжали, чтобы поглядеть на Леокадию.

- Я знаю, тебе очень хочется на мне прокатиться, - говорила она Алоизу. - Но я не для того печатаю мои песенки, чтобы на мне ездили верхом и держались за мои перья. Это просто НЕПРИЛИЧНО.

Она теперь частенько задумывалась над тем, что прилично, а что неприлично.

- Я должна научиться этому самому заграничному - как его? ОРЕВУАРУ, - сказала она, - чтобы знать как обстоит дело с этими приличиями.

- Я буду тебя учить тому, чему учил меня один старый извозчик, предложил Алоиз. - Только думай над тем, что я говорю.

Леокадия принялась жевать из торбы овес, купленный за проданные песенки, а тем временем Алоиз прочел ей небольшую лекцию.

- Во-первых, никогда не говори: "Ах рвань хомутная!" или "Клянусь оглоблей, я падаю!"

- Клянусь оглоблей, я падаю! - воскликнула в испуге Леокадия.

- Во-вторых, не езди окольными путями.

- Как жаль, - снова прервала его Леокадия. - Я так люблю летать вокруг да около.

- И в-третьих - уважай лошадь.

- Ну, тогда пошли в кафе, - потребовала Леокадия. - Лошадь хочет пить.

И они отправились в золотисто-коричневое кафе.

Но тут, перед самым кафе, Леокадия вдруг увидела нечто такое, отчего сразу забыла про мороженое со взбитыми сливками.

- Сережки! - закричала она. - Вербные сережки... Снег как талое мороженое...

- Что ты несешь, Леокадия? И снег тает, и сережки бывают в МАРТЕ, а теперь ИЮЛЬ. И как могло растаять мороженое, раз оно еще не заказано?

Но они так и не заказали мороженое, потому что вдали, на другой стороне Миндальной аллеи, на углу улицы Пегаса, увидели корзины с синими васильками и белыми ромашками, а из-за этих сине-белых корзин выглянуло румяное лицо Цветочницы.

- Видишь? - обратилась к ней Леокадия. - ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ. Скажи только, какое ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ за тем, которое уже ПОСЛЕДОВАЛО? Буду ли я и дальше писать стихи?

Но в ответ Цветочница запела:

А вот василечки, а вот васильки.

Собраны в поле у синей реки,

В поле - на воле, за темным лесом.

А ну, налетай, поэтесса!

- А я вовсе никакая не Поэтесса, - возразила Леокадия. - Сама знаешь, что мне пришлось торговать стихами из-за крыльев. Придумай мне какое-нибудь ПРОДОЛЖЕНИЕ. Что меня еще ждет?

- ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ, - ответила Цветочница. - Ты придумаешь его сама. А если бы у тебя не получилось...

- Тогда что? - воскликнула Леокадия.

Ромашки, ромашки,

Полевые, луговые

Покупайте,

Налетайте!..

И поскольку Цветочница ничего больше не сказала, Алоиз купил двадцать пять букетов ромашек и три букета васильков.

- Васильки очень жесткие, - пробормотала Леокадия. - А ромашки горькие.

- Разве красивое и вкусное это не одно и то же, Леокадия? спросил Алоиз.

- Не знаю, - растерялась Леокадия. - С тех пор, как я стала сочинять песни все изменилось.

Раньше дождик был дождем, а теперь хоть тресни,

Должен стать дождливым словом в песне.

Раньше дождик просто падал или шел,

А теперь ему должно быть в строчке хорошо.

Даже грусть, когда она приходит к нам с дождями,

Стать должна дождливо-грустными стихами.

А туман, что стелется над полем

Станет только песенкой - не боле.

- А знаешь, что я придумал, Леокадия? - сказал Алоиз. - Ты вовсе не обязана сочинять.

Леокадия остановилась посреди Миндальной аллеи как вкопанная.

- Как это я сама об этом не догадалась?

ЛЕОКАДИЯ И ВЫСОКАЯ ЧЕСТЬ

- Леокадия? - спросил Незнакомый Господин.

Он сидел на скамейке на Шестиконном сквере, словно бы поджидая Леокадию.

- И Алоиз, - отозвалась Леокадия. - Мы теперь с ним опять равны, потому что я не пишу больше стихов.

- Этого не может быть! - воскликнул Господин. - Вы просто обязаны. Особенно теперь, когда вам выпала такая честь.

- А откуда она выпала? - спросила Леокадия. - Она меня не раздавит? У меня ведь такие нежные перья.

- Вот-вот. Как раз о том и речь. Наш Президент восхищен вашим изящным пером. Вечером в воскресенье он дает в вашу честь БАНКЕТ.

- БАНКНОТ? - переспросила Леокадия. - Это ведь деньги, правда? Ну что же, я очень рада, что он мне их дает. Я ведь больше не сочиняю!

- И все же вы ДОЛЖНЫ пойти в воскресенье на прием, а то Президент обидится. И будут неприятности.

- Я не люблю никому доставлять неприятностей. А тем более Президенту. Я видела его снимок. Он сфотографировался вместе с жеребятами. Непременно приду.

В воскресное утро шел дождь и Леокадия могла вволю побултыхаться и поплескаться в ручьях и лужах. Но Алоиз вымок с головы до ног и, съежившись, сидел на скамейке рядом с нахохлившимися воробьями.

- Люблю дождь, - рассуждала Леокадия. - Когда я ничего НЕ ОБЯЗАНА сочинять, я его люблю.

- Потому что у тебя нет воротника, - пробурчал Алоиз.