Альберт Лиханов - Собрание сочинений (Том 1)

- Управишься с кобылой?

Я не знал, что сказать, ведь ни разу в жизни я не правил лошадью вчера первый раз с Васькой прокатился, да и то, что это было за катанье!..

- Ну ладно, - закричал он, - Маруська подсобит!

Маруська вертелась возле гумна.

- Будешь править, - велел ей дядька, - а он - снопы подбирать.

Мы с Маруськой уселись на телегу и поехали по полю. Возле снопов Маруська, стараясь басить, кричала лошади: "Тпр-ру!" - но та и сама останавливалась, понимая свою работу. Я соскакивал с подводы, грузил снопы на телегу, и мы ехали дальше. К обеду я уже управлял лошадью не хуже Маруськи и ездил один, отправив ее на помощь бабке: колхозницы уже возвращались с поля. Маруськина бабка, слезясь от дыма и глядя из-под ладошки вдаль, стучала железной палкой о рельсину, подвешенную на проволоке к дереву.

Но усталые, измотанные женщины не торопились к чану. Все шли к молотилке. Бригадир выключил мотор, и женщины молча стояли вокруг горы зерна.

- Ну вот, - сказал бригадир, - с хлебушком вас, бабы!

Женщины вдруг заговорили торопливо, словно увидели что-то диковинное, стали брать в ладони зерна и сыпать их обратно золотыми ручейками.

- Обедать, бабы, обедать! - пискнула повелительно прибежавшая от чана Маруська, и женщины дружно рассмеялись.

Обедали говорливо, посмеивались, подшучивая над Маруськой, над бабкой-кашеваркой, над бригадиром, который, по их словам, был героем дня намолотил первое зерно с поля. Бригадир жмурился, подносил ко рту деревянную ложку, аккуратно поддерживал ее над куском жесткого клеверного хлеба и кивал головой.

- Плохо слышит, - шепнула мне тетя Нюра. - Руки-ноги целые, а раненый. Контузия у него.

Я понял, почему громко кричал бригадир у молотилки: он, наверное, и шум мотора-то плохо слышал.

Я вглядывался в бригадира, в замкнутое его, бронзовое от загара лицо, отыскивал бабку с карими глазами, которая жала хлеб, ползая на коленках, смотрел на Маруську, оттопырившую щеку, на тетю Нюру в старом, заношенном платке, - я глядел внимательно в эти лица, веселые в такую минуту, веселые оттого, что вон там, возле умолкшей молотилки, лежит, переливаясь на солнце, спелое зерно, и улыбался тоже.

* * *

Ночью я спал в шалаше, рано утром оплескивал лицо в розовой от ранней зари воде, работал потом весь день, подвозя снопы к молотилке, и три дня промчались, будто один. На четвертый день, как раз в обед, сзади зацокали копыта, и кто-то крикнул громко:

- Здорово, бабоньки!

Я обернулся. На лошади сидел усатый дядька в синей милицейской форме. Фуражка еле держалась у него на затылке. Одна нога у милиционера была в сапоге и упиралась в стремя, как положено, вместо другой торчала деревянная култышка, и второе стремя болталось без надобности.

Одноногий милиционер, ловко спрыгнув с лошади на здоровую ногу, подхромал к чану, снял фуражку.

- Хлеб-соль вам, женщины! - сказал он, вежливо кланяясь. - Хорошо хлебушка-то, гляжу, намолотили.

- Хорошо, хорошо, - ответила тетя Нюра, - с этого поля хорошо, а в колхозе, может, и плохо.

- Да-а! - протянул милиционер, принимая от Маруськиной бабки дюралевую ложку. - Еще жать да жать. И во второй бригаде, и в третьей дополна делов. Терентий давеча в район звонил, матюгался. Обещают комбайн пригнать от соседей. Да и этот танкисты хвалятся наладить.

- Ладно бы машину-то, - сказала тетя Нюра, вглядываясь в желтое море хлеба. - Сколько тут руками-то проваландаемся?

Женщины заговорили, спрашивали у милиционера про деревенские новости - все же три дня в деревне не были.

- Какие новости? - неожиданно нахмурился милиционер. - Никаких новостей. Памятник вот сколачивают.

Тетки стали подниматься, старуха с карими глазами перекрестилась, отвернувшись куда-то в сторону, словно стесняясь.

Поднялся милиционер.

- Нюр! - сказал он, натягивая фуражку. - Отойдем-ка, дело есть. И ты, паренек, - позвал он меня.

Думая о лошади, о том, как снова сейчас стану отвозить снопы к молотилке, я нехотя подошел к милиционеру. "Верхом бы еще покататься, думал я, - в седле!"

- Вот что, Нюр, - сказал он, неловко переминаясь с ноги на култышку, - Васька пропал.

- Как пропал?! - ахнула тетя Нюра.

- Да уж пропал. Три дня нету. Как ты ушла с этим мальцом, так и Васька на работу не вышел. Обыскались, Макарыч в розыск заявил. Говорит, горох воровал твой Васька вот с этим пацаном, да еще за три дня прогула по трудовому законодательству знаешь што... - Милиционер скрестил пальцы в решетку. - Я думал, тут он, но нету.

- Ой! - охнула тетя Нюра. - Значит, убег! - Она сорвала с шеи платок, заплакала и опустилась на землю. - Убег! Убег! - повторяла она. - Это я виноватая... - Она вскинула к милиционеру зареванное лицо. - А найдут, Игнат, - посадить могут?

- Могут, - ответил Игнат, будто извиняясь. - По нонешним строгостям могут. Да еще горох чертов!

Тетя Нюра словно только услышала про это.

- Какой еще горох? - крикнула она и вскочила. - Какой горох?

Милиционер стоял, опустив голову, и ковырял култышкой мягкую землю.

- Николка! - крикнула тетя Нюра. - Какой горох?

К нам стали подходить колхозницы. Они останавливались поодаль и слушали.

Я вздохнул поглубже. Вот какой этот главбух проклятый, оказывается. Не поленился, значит, слазить в огород к Ваське, пока дома никого нет, посмотрел, растет ли горох.

- Это я, - произнес я дрогнувшим голосом, - арестуйте меня!

Милиционер удивленно оглядел меня по частям: сперва штаны, потом живот, потом голову с кепкой блинчиком.

- Арестуйте! - повторил я. - Васька тут ни при чем. Это я горох рвал.

- А много? - осторожно спросил милиционер.

- Два кармана! - ответил я. - А Васька меня отговаривал! А я его не послушался!

Милиционер плюнул.

- Чертов Макарыч! - сказал он. - Я думал, два мешка.

- И что к пареньку пристали! - проговорила старуха с веселыми глазами. Коленки она уже снова обмотала мешковиной и походила на пугало руки бы ей только раскинуть да встать неподвижно. - Он вить работает вон как! Снопы возит! Жал намедни! Дак чо, ему гороху карман набрать нельзя?

Тетки, окружившие нас, загудели, закивали головами, но одна вздохнула:

- Охо-хо, с этим Макарычем лучше не путаться, под какой хошь закон подведет.

- Ребенка-то? - удивилась Маруськина бабка. - Да чо мы, безголосые али как? - В руке она держала поварешку и трясла ею, будто хотела врезать Макарычу по лысому лбу этой штуковиной.

Подошел бригадир, сытый и веселый. Ничего он не слышал, про что тут толковали.

- А ну, граждане бабы, поехали дальше, пока вёдро. Не дай бог, дождь зарядит.

Тетки стали расходиться.

Кто-то тронул меня за кепку. Я поднял голову. Милиционер уже сидел на лошади.

- Садись! - сказал он мне печально.

Я просунул ногу в свободное стремя и обреченно сел сзади него.

Женщины приветливо махали мне.