Альберт Лиханов - Собрание сочинений (Том 3)

Алла цветет, и вновь какое-то едва уловимое высокомерное выражение появляется на ее лице.

- Надежда Георгиевна, а у нас цветной телевизор! Агнесса Даниловна, можно включить?

- Конечно, деточка моя Дорогая, - отвечает "княгиня" как-то растерянно.

Из коридора меня манит Игорь Павлович.

- М-можно, - мнется он, - с вами поговорить? - Если бы я была врачом, он прибавил бы слово "доктор", но учителей зовут по имени-отчеству испокон веков, а Игорь Павлович не хочет назвать мое имя, и в конце фразы повисает пустота. - Поговорить? - повторяет он неловко, и я пожимаю плечами: отчего нет?

Мы проходим в спальню, отделанную под старину. Шторы с золотыми цветами, взблескивает лак многостворчатого гардероба, мерцает зеркало в бронзовом овале.

Игорь Павлович предлагает мне кресло, а сам стоит. Вновь никак не называет меня.

- Видите ли, какое дело. - Он дергает коленом, точно хочет подпрыгнуть, и я оглядываю его снизу вверх. Аллочка права, он очень большой и, видимо, очень сильный. Такими всегда видятся отцы любящим детям. Большой, сильный, а тут еще и красивый. Настоящий отец.

- Мы взрослые люди, - решается наконец настоящий отец, - вы учитель, и это значит почти врач. А перед врачами у больных нет тайн.

- Вы больны? - спрашиваю я с тревогой.

- Абсолютно здоров. И жена тоже, - отвечает он на мой взгляд. - Это в переносном смысле.

Итак, думаю я, большой человек, руководитель конструкторского бюро на крупном заводе, привыкший командовать другими, начинает блеять, точно барашек. Пора ему помочь.

- Итак? - спрашиваю я довольно резко.

- У нас нет детей, понимаете? - говорит проникновенным голосом Игорь Павлович. - И мы хотели удочерить Аллочку. Но теперь... Подумали, посмотрели и решили отказаться.

- Никто не просил удочерять Аллу, - говорю я Игорю Павловичу, - и вы зря ей сказали об этом.

- В этом наша ошибка, спасибо, что поняли! - Он уже ободрился.

- Ошибки следует исправлять, - говорю я, стараясь быть спокойней.

- Алла привязалась к нам, - задумчиво произносит умный человек, похожий на князя Игоря. - А исправление невозможно. Надо сразу. Одним рывком.

Он нервно прохаживается передо мной.

- Конечно, - признается неожиданно, - это непростительный порыв. Думали, сможем. А не смогли. Не рассчитали свои силы. Если хотите, привычка к покою оказалась сильнее интереса, - с трудом добавил, - к чужому ребенку. А теперь судите, вы будете правы.

Он молчит, стоя ко мне спиной у окна. Я тоже молчу. Искренность всегда обезоруживает.

- Не зря есть поговорка, - негромко произносит Игорь Павлович. Благими намерениями вымощена дорога в ад.

Я даже вздрагиваю. Как?

Благими намерениями вымощена дорога в ад? Да! Да! Меня начинает знобить.

- А теперь, - говорю я, - помогите мне.

Я стремительно выхожу в гостиную. Можно бы и спокойнее, но сил нет.

- Алла! - говорю я. - Игорь Павлович и Агнесса - надо же какое слащавое имя! - Даниловна сейчас уезжают за город к своим друзьям.

- Я поеду с ними! - беззаботно отвечает Аллочка.

- Нет, - говорю я холодно-непреклонным голосом, - это невозможно, потому что там собирается исключительно взрослая компания, верно, Агнесса Даниловна? - Я гляжу в зеленоватые глаза, и они, точно камушки, начинают перекатываться.

- Верно, - послушно отвечает Агнесса Даниловна. Еще бы не послушно! В моем голосе столько подтекста, что лучше для нее во всем мне поддакивать. Потерпеть. Еще минуточку, и я исчезну.

- Аллочка! Поторопись! - командую я, но Аллочка начинает плакать. Час назад я бросилась бы ее целовать, как я всегда делала, когда было плохо моим птенцам. Но сейчас у меня не выходило. Не получалось. Аллочка была не права, хотя не сознавала этого. Она цеплялась за то, что ей не нужно. И я не могла жалеть ее.

- Аллочка! - одернула я строго. - Аллочка!

Всхлипывая, но веря, что это ненадолго, Алла надела шубку, рыжую пушистую шапку, уютную и теплую, и я даже прикрыла глаза: так противны были мне и эта шапка, и эта шубка, и все эти тряпки, которыми двое взрослых - так уж получалось! - откупались от Аллочки. Будьте вы прокляты с вашим благополучием, с вашими пятью сотнями на двоих, с вашим чистосердечным раскаянием!

Я хлопнула дверью, пожалуй, громче допустимого и суше, чем стоило, попрощалась в последний раз. Я даже Аллочку не ощущала, не слышала ее руки в моей ладони. Я ничего не ощущала, даже себя.

Я двигалась по онемевшему, обезголосевшему городу домой, к спасительнице Лепестинье, чтобы свести Аллу с Зиной, а самой выскочить в коридор, продуваемый сквозняком, к школе, замороженной инеем, и дальше, к дому, где квартира Аполлоши, к порогу, где я, обессилев от тяжкой ноши, завыла, точно волчица.

25

- Победоносная! Что случилось-то? Господи! Выпейте воды!

Аполлон Аполлинарьевич держит перед моим лицом стакан, а я отталкиваю его руку, вода проливается, и я снова плачу, просто заливаюсь. Дурацкая кличка "Победоносная" звучит издевательски, неужели он не понимает?

Мне кажется, жизнь кончена, пять институтских лет пошли насмарку, но это еще не все, я вообще зашла не в тот вагон, и поезд мчит меня совершенно в другую сторону, а я только теперь спохватываюсь, что поехала не туда. Боже, сколько писано-переписано, девчонки идут в педагогический только потому, что не знают, чему учиться, нет никаких серьезных пристрастий, и вот им кажется, будто школа, педагогика - благое дело, и кто же школу не знает, коли ты только из нее!

Да, я зашла не в тот вагон, и поезд несет меня в другую сторону, да, я сломала собственную жизнь, потому что неверно, легкомысленно выбрала профессию, никакая я не учительница, не воспитательница, не педагог - это все враки, ерунда, я просто-напросто ноль без палочки, вот и все! Прекрасно доказала это!

Я хватаю стакан из рук Аполлоши, пью крупными глотками и чуть не захлебываюсь от неожиданности. Передо мной возникает завуч Елена Евгеньевна в домашнем халате. Я смущена, не знаю, что подумать, мне кажется, я вляпалась в какую-то ненужную мне историю, но женщина быстро понимает женщину, и Елена Евгеньевна объясняет, как неразумной:

- Мы не афишируем нашу семейственность. Правда, и не скрываем.

- Вы муж и жена? - поражаюсь я.

- Не знали?

Не знала! Не замечала. Не обращала внимания, есть ли какие-то отношения у директора и завуча, кроме служебных. Я вообще многого не замечала! Вон и "князь" с "княгиней" мне нравились, даже в голову не пришло, что такие люди могут предать маленького человека со сломанной, печальной, грустной судьбой - предать в тот самый миг, когда Аллочка полюбила их, уверовала в обещание.

- Когда жили в районе, - говорит Аполлоша, - об этом все знали, а здесь никому не интересно.

И я среди этих "никому". Что ж, заслужила. Я вспомнила, как завуч говорила мне про сына и про то, что они с мужем, оба педагоги, перестали себе верить. Стоило поинтересоваться ее мужем, кто он, где и так далее, и я бы была в курсе, но мое верхоглядство беспредельно. Запив эту пилюлю остатками воды, я наконец снимаю пальто. Квартирка Аполлоши и завуча новая, но крохотная, с низкими потолками, хозяева сидят вместе со мной за круглым столом, покрытым клеенкой, а я подробно описываю побег Аллочки из кинотеатра, фальшивые зеленые глаза Агнессы Даниловны, повторяю фразу "князя" Игоря про благие намерения.