Альберт Лиханов - Собрание сочинений (Том 3)

Кира увидела, как передернулось побуревшее лицо начотряда, как он вжал голову в плечи - начиналась обычная игра.

- И вообще, - опять крикнул Лаврентьев, несуразно размахивая руками, - с Храбриковым никогда не договоришься, для него мы все мальчишки.

- Я подтверждаю! - напрягая голос, сказал начальник радиостанции Чиладзе. - Радиограммы идут, Кира Васильевна хлопочет, а ей никто не поможет. Возмутительно просто! Храбриков у нас важней начотряда!

При упоминании Храбрикова столовая оживилась еще больше.

"Нет, оказывается, у него сторонников тут, кроме ПэПэ, - подумала Кира, - но зато Кирьянов - сторонник серьезный. Что дальше?"

Начотряда все бурел, склоняя голову, привлекая к себе внимание, но странно, - то ли от выпитого спирта, то ли еще от чего, - гости на хозяина внимания не обращали. Они галдели, возмущались, они обсуждали невозможность такого поведения Храбрикова. Лаврентьев, севший было за стол, вскочил снова и уже выкрикивал желающих срочно лететь на спасение. Помогать ему вызывался подвыпивший бухгалтер - одряблый и лысый, хотя и молодой, Чиладзе и чья-то жена.

Кира молча поглядывала на галдящих гостей, приходя в себя, чувствуя если и не серьезную поддержку, то единогласное недовольство Храбриковым. Кирьянов, молчавший все это время, изучавший обстановку, вдруг вскочил на стул и заорал, надрывая глотку и наводя своим криком порядок и тишину:

- Хра-бр-риков!!! Храбриков! Хр-раб-риков, в конце концов!!!

- Когда Цветкова таким странным образом потребовала от вас хоть каких-нибудь действий, что сделали вы?

- Приказал лететь.

- И только.

- А что еще?

- Нет, ничего. От перемены мест сумма еще не убавилась? Или вы такой тугодум, Кирьянов?

- Ну, я велел залететь потом еще в одно место.

- Потом или вначале?

- Не помню.

- Я вношу это в протокол.

- Вносите. Такое ваше дело.

- А вот Храбриков помнит, Петр Петрович. Очень хорошо помнит и ссылается на свидетеля. На повариху.

- Нет, не может этого быть, не может... Хотел бы я поглядеть на этого подонка!

- Не волнуйтесь, скоро, возможно, встретитесь.

25 мая. 19 часов

СЕРГЕЙ ИВАНОВИЧ ХРАБРИКОВ

Руки у него тряслись из-за происшедшего, склеротические щеки раскраснелись от выпитого спирта, урчал желудок - верно, сказывалось не очень прожаренное лосиное мясо, - и вообще он недомогал, чувствовал себя разбитым, а тут приходилось лететь.

Привычный к грохоту вертолетных моторов, к дребезжанию стенок, сиденья, пола, самого себя, вплоть до кончиков пальцев, до мочек ушей, сейчас он раздражался, отчаивался, изнемогал, испытывал неумолимое желание открыть дверь и немедленно, несмотря на высоту, выйти из машины.

Зная глубину своей хитрости, он чувствовал себя сильным, когда удавалось, благодаря этому качеству, получать преимущество над другими, прямой или косвенный процент хоть какой-нибудь пользы. Но если случалось проигрывать, он трусил, липко потея, внушая самому себе мысли о недомогании, усталости.

Так было и сейчас.

Вертолет летел над тайгой, а Сергей Иванович стервенел от обиды и злобы - все, что произошло в столовой, на этих именинах, для которых он столько хлопотал, столько работал, было унизительно. Бог с ним, унизиться иногда не грех, если видишь пользу для себя, тут же не было никакой пользы, а была публичная порка, порка...

Леденея, Храбриков перебирал подробности происшедшего, в таких случаях он не торопился забыть, успокоиться, а, напротив, терзал себя, подзуживал, теребил по частям, по фразам и минутам, словно лоскутья, свою обиду.

Он сидел на кухне, ел лосятину - одну, без хлеба, для пользы здоровья, - резал своей финкой мелкие куски, и ему было хорошо, очень хорошо. Храбриков любил такие минуты одиночества. На кухне было много людей, но он отвернулся от них к стенке, к бревнам, конопаченным мхом, и был как бы один. Только иногда от плавного течения мыслей его словно отдергивала повариха, недолюбливавшая его.

- Ты хоть прожевывай, Храбриков! - кричала она, довольно взвизгивая от собственного остроумия. - А то глотаешь, как енисейская чайка!

Он вздрагивал, посылал ее про себя в соответствующие места и снова углублялся в еду, неторопливо и основательно. В нем звучала внутренняя музыка, невразумительная, без мелодий, означавшая сошедшую к нему доброту и умиротворенность.

Так он ел, не думая ни о чем неприятном, и вдруг из-за прикрытой двери, откуда неслись взрывы хохота, галдеж и рокочущий голос Кирьянова, раздался крик.

Храбриков прислушался, звали как будто его. Он недовольно вытер о штаны масленые руки - наверное, раздобревший ПэПэ приглашал к общему столу, спохватившись, что нет ближайшего помощника, а ему больше нравилось здесь, в одиночестве. Вздохнув, Храбриков взял в обе руки тарелку с кусманом лосятины, приоткрыл ногой дверь и, повесив на себя улыбку, пошел к общему столу.

Сейчас, в вертолете, вспомнив этот первый шаг в столовую, Храбриков проклял себя за минутное благодушие. Надо же, старый хрен, решил, что его зовут к столу! Особенно его убивала эта тарелка с огромным ломтем наилучшего мяса - он так и стоял с ней до конца и с ней потом вышел. Из всего, что случилось потом, его ничего не угнетало столь сильно, как эта первоначальная промашка, мысль о том, что его зовут к столу, и тарелка.

Он переступил порог и вшагнул в общий зал, когда Кирьянов снова гаркнул:

- Хрр-рабр-риков, в конце концов!

Сергей Иванович, улыбаясь, подошел к Кирьянову вместе с тарелкой. Гости глядели на него снисходительно, словно на прислугу, и, даже не видя их, Храбриков чувствовал это.

- Храбриков! - воскликнул Кирьянов, прохаживаясь, разыгрывая опять спектакль. - Сколько это может продолжаться?

Приходя в себя, видя стоящую за столом Цветкову и соображая, о чем будет речь, Храбриков все же слегка ссутулился и естественно дрогнувшим, упавшим голосом спросил:

- Что продолжаться?

Кирьянов обошел возле него еще раз, и Храбриков заметил, как он встал, чтобы казаться еще выше, на какую-то приступку в полу. Что-то должно было произойти, какая-то неприятность, это было ясно, неясно только, в какую сторону и как поведет Кирьянов свой цирк, даст ли возможность экспедитору, от которого, между прочим, зависит, не ведая сам, выкрутиться? Или пойдет, как бульдозер сквозь чащу?

Насторожась, подбираясь, Храбриков посмотрел Кирьянову прямо в глаза, как бы намекая на существующую между ними связь. Кирьянов был непробиваем.

- Долго будет продолжаться это безобразие?! Начпартии просит вас переправить людей в безопасное место, людям угрожает опасность, может, даже смертельная, а вы тут... - он оглядел Храбрикова с головы до ног и закончил уничтожающе: - занимаетесь обжираловкой!

Храбриков вздрогнул, в мутных глазках от обиды навернулись слезы, но он тут же спрятал их, проморгался и сказал: