Лев Рубинштейн - Тайна Староконюшенного переулка

— Но в обществе нас уже сейчас считают неисправимыми упрямцами, — сказала Елена Дмитриевна, опуская голову.

— Смотря в каком обществе! Я уже говорил тебе, — неумолимо продолжал полковник, — что готов всё принести в жертву для того, чтобы Мишель получил правильное образование. Я веду подсчёт всего ему необходимого. Ах, мы не так обеспечены, как мои предки-генералы! Придётся многое продать, может быть даже заложить земли, но я добьюсь своего. Когда Мишель станет постарше, я сам открою ему всё. Но раньше он должен уехать в Петербург и стать воспитанником закрытого учебного заведения. Там военный распорядок, там я за него не боюсь! А здесь… — Полковник пожал плечами. — Кажется, я всё объяснил. Ах, ступай, извини!

Елена Дмитриевна поднялась и покинула кабинет так же, как вошла, тихая и прямая, еле шурша шёлковой юбкой.

— Да, мы живём, как в крепости, — пробасил полковник, обращаясь к часам, — но я не могу допустить, чтоб единственный наследник Карабановых не был блестящим офицером. Уж позвольте мне, отцу, знать, что делать с моим сыном! Что?

Чок-чок… — отрезали часы и сверкнули маятником.

А теперь мы выступим в поход ночью. Оба Михаила спят.

Мишель раскинулся на высоких кружевных подушках в детской. Он шевелит губами во сне и улыбается. Мишка съёжился под лоскутным одеялом на сундуке в людской, и хмурит во сне свои густые брови. Мишелю снится замок с большой зубчатой башней. У ворот этого замка идёт сражение. Меткие стрелки в зелёных куртках посылают стрелы в защитников замка, и ни одна стрела не пропадает даром — так метко они стреляют.

«Смелее, смелее, молодцы! — кричит их предводитель в шляпе с пером. — Никого не щадить, смерть тиранам!»

Мишель знает, откуда все это взялось: это из книжки, под названием «Айвенго», которую мама читала ему вчера днём. Вождя зелёных стрелков зовут Робин Гуд (он же Локсли), а замок принадлежит злому барону Фрон-де-Бефу. И вдруг в замке вспыхивает пожар…

«Скорей! — кричит Мишель во сне. — Скорей, а то злой барон убежит!»

И тут как-то сразу оказывается, что замок уже сгорел, а злой барон убит. Зелёные стрелки толпятся на лесной полянке вокруг своего предводителя, и Мишель ясно слышит его слова:

«Радуйтесь, гнездо тиранов разрушено! Тащите добычу на сборное место, к дубу у Оленьего холма, на рассвете мы честно разделим всё между собою и нашими достойными союзниками, которые помогли нам выполнить это великое дело мщения…»

Мишель глядит на него внимательно и видит, что это не Робин Гуд, а офицер с портрета — его живые, чёрные глаза… И тут как-то оказывается, что на Мишеле тоже надета зелёная куртка, а в руках у него тугой, длинный лук. Вне себя от радости, он прицеливается в пролетающего над лесом ястреба и сбивает его стрелой на лету.

— Ура! — кричит Мишель. — Победа!

— Ахти, Мишенька, голубчик, — слышит он хрипловатый голос няни Насти, — что ты во сне-то воюешь?..

…У Мишки Топотуна сон короче: будто он идёт по улице и держит под тулупом портфель студента Макарова. И вдруг навстречу ему Капрал с усами.

«Куда идёшь, что под тулупом несёшь?» — рычит Капрал.

Топотун устремляется в бегство, Капрал — за ним. Кажется Топотуну, что Капрал уже касается его шеи, но вдруг слышен знакомый пискливый голосок:

«Ах ты, подлюга, не смей хватать моего друга!»

Выскакивает кукольный Петрушка в колпаке с бубенчиком — хвать Капрала скалкой по голове!

— Урра, победа! — кричит Топотун и просыпается, потому что возле него стоит Захар-дворецкий и трясёт его за плечо.

— Ты что это, и во сне свои штуки строишь? — угрюмо говорит Захар. — Я тебе твою победу по спине розгой пропишу!..

Так пойдёмте же посмотрим на московскую ночь. Посмотрим на низкую, одноэтажную Москву. Чёрное небо, белые крыши.

Бульвары в инее, редко проезжают санки, тявкают собаки из-за всех заборов.

Темно в Москве. Только фонари с конопляным маслом бросают тусклые круги света вокруг себя, да и фонарей-то мало.

Ближе к утру мы увидим ламповщиков, которые, ёжась от мороза, бегут с лестницами на плече тушить свет. На свежем снегу остаются чёрные, мокрые следы — от фонаря к фонарю.

Но идти нам не так уж далеко, на улицу, которая и сейчас называется Сивцев Вражек.

Улица эта узковата и кривовата. Почти в самом её конце стоит высокий трёхэтажный дом, на котором наклеено объявление:

«Здаюца комнаты с меблями».

Напротив этого дома, неподалёку от фонаря, покачивается какой-то пьяный в поддёвке и синей шапке с меховой опушкой. Так одеваются продавцы из больших мясных лавок. Этот пьяный околачивается по Сивцеву Вражку уже давно и всё посматривает на единственное светлое окно на третьем этаже дома.

Если подняться на последний этаж по узкой лестнице, пропахшей кошками, и войти в длинный коридор, то мы увидим полоску света под дверью с левой стороны. Во всех остальных комнатах темно.

Дверь заперта на ключ. Но мы стучаться не будем. Мы уже проходили через двери не стучась, и так, что нас никто не видел. Пройдём и здесь…

В комнате почти нет мебели. Колченогий стол, заваленный бумагами, на нём керосиновая лампа, два драных стула да сундук, вероятно заменяющий и шкаф, и кровать. В углу лежит на полу высокая стопка книг.

В печурке ярко горит огонь. Юноша с длинными волосами сидит перед пылающим отверстием печи и шевелит в ней кочергой. Другой, бледный, узкоплечий, большеголовый, роется в бумагах на столе. Третий, большой и нескладный, неподвижно сидит на сундуке…

— И долго они обыскивали? — спросил тот, который сидел у печки.

— Почти всю ночь, — ответил тот, что был у стола, — но ничего не нашли. Арестованные заявили протест…

— Полиция ищет типографию, — прогудел великан с сундука.

— Они всё ищут, Вадим, — отозвался юноша у печки, — и типографию, и сочинения Герцена, и номера «Колокола». Того и гляди, скоро начнут на улицах прохожих обыскивать. Во всяком случае, наши писания уже вынести нельзя, да и некуда. Дом под наблюдением, хозяйка, конечно, донесла. Что там ещё, Лёвушка?

— «Былое и думы», начало, — печально сказал тот, что был у стола, — переписано от руки.

Сергей покачал головой.

— Жаль, но придётся сжечь.

— Сжигать воспоминания Искандера!

— Да, да, всё придётся уничтожить. Если б речь шла о нас одних, но с этими бумагами и книгами мы провалим и Макарова, и всех других наших…

Давайте подойдём к окну и посмотрим внимательнее. Пьяный в синей шапке вдруг выпрямился и стал вести себя как трезвый. Он нырнул в переулок и вывел оттуда человек шесть, которые, сторонясь фонарного света, побежали через улицу.

В комнате тот, кого называли Лёвушка, в эту минуту прижал к груди и понёс к печке большую пачку бумаги. Сергей хладнокровно стал бросать в огонь листок за листком. Лёвушка отвернулся.