Лев Рубинштейн - Тайна Староконюшенного переулка

— Достал-с, как вы приказывали.

— Покажи.

В портфеле лежали бумаги печатные и писаные. На печатном листе было крупно изображено заглавие: «Колокол», «Прибавочные листы к «Полярной звезде»». А далее было что-то напечатано не по-русски.

— «Вивос воко», — прочитал Мишель, — это значит — «живых зову».

— Стало быть, звонят, — догадался Мишка. — А кто звонит?

— Постой, — бормотал Мишель, — тут стихи… «И он гудеть не перестанет, пока, спугнув ночные сны, из колыбельной тишины Россия бодро не воспрянет и крепко на ноги не станет…» А вот тут сказано: «Освобождение крестьян от помещиков!»

— Не худо, — заметил Мишка, — то-то листы тайные… Ай да Илья Сергеевич! А кто же звонарь?

Обыскали «прибавочные листы» и не нашли ничего. Одна статья была подписана: «Искандер».

— Турок? — предположил Мишка.

Мишель покачал головой.

— Не думаю. Надо будет у Ильи Сергеевича спросить.

— Вашбродь, — мрачно сказал Мишка, — когда мы Илью Сергеевича увидим, это неизвестно. Его, кажись, заарестовали.

И Топотун рассказал про масленичное гулянье на Новинском валу.

— Беда, — прошептал Мишель, — это, наверно, те самые листы, которые он вслух читал… Послушай, надо их спрятать…

Внизу послышались шаги.

— Трофим идёт, — сообщил Мишка, перегнувшись через перила, — вашбродь, сюда, за сундук.

Трофим в полутьме отпер свой чулан, не замечая, что за ним следят четыре глаза. На этот раз он пробыл в тайнике недолго. Внизу раздался голос матери Мишеля:

— Трофим, где ты, ступай сюда!

— Что прикажете, ваше скородие? — спросил Трофим сверху.

— Скорей спустись, есть известия из имения.

Трофим засуетился, словно под ним загорелся пол. Он сбежал вниз по лестнице, грохоча сапогами, с необычной скоростью.

— Что это с ним? — спросил Мишель.

— Глядите, вашбродь, дверь-то… — прошептал ему на ухо Мишка.

Дверь в чулан была открыта.

— Только он, того и гляди, скоро вернётся, — добавил Мишка.

— Не скоро, к матушке письмо какое-то пришло, — отвечал Мишель. — Давай сходим!

Топотун ещё медлил и разглядывал нижние комнаты через перила лестницы, а Мишель уже был в чулане.

Это была узенькая комнатушка с низким потолком и подслеповатым окошком, вся заставленная сундуками и старой мебелью. На стене, слева от входа, под самым потолком, висел мужской портрет в большой золочёной раме: молодое, открытое лицо, птичий нос с горбинкой, упрямый подбородок и живой взгляд продолговатых чёрных глаз. Густые волосы клоком свешивались на лоб. На плечах сияли золотом эполеты. Это был офицер старых времён — тех времён, когда Трофим был ещё молод, а папенька и маменька ещё ходили за ручку со своими нянями.

Офицер смотрел из рамы прямо в глаза Мишелю, как будто хотел спросить: «Узнаёшь ты меня, мальчик?»

— Видите, вашбродь, — подал голос Мишка, — тут ещё и сабля есть.

Она висела ниже рамы — длинная, прямая, в светлых ножнах, с тяжёлой, изукрашенной рукоятью. Мишель с трудом разобрал буквы, вырезанные на металле: «…лейб-гвардии… полка… капитану…»

— Это не сабля, а палаш, — сказал Мишель, — и он именной, за боевые отличия.

— Да и пистолет дарёный, с серебром, — прибавил Мишка, деловито потрогав рукоятку пистолета. — Видать, капитан храбрый был…

Топотун сразу же обшарил всю каморку, нашёл ордена с лентами, несколько книг, пару шпор и начерченный тушью «План города Санкт-Петербурга» (так было написано на самом плане).

Мишель вперился в портрет. Ему казалось, что он нашёл в лице этого красивого, смуглого носатого офицера что-то знакомое.

— Кто это? — бормотал он. — Да кто же это?

И в самом деле, кто это? Как ты думаешь, мой читатель?

— Что вы тут делаете, ясные соколы?

Это был голос Трофима. Он стоял, расправив плечи, у двери чулана и грозно побрякивал связкой ключей.

Мишка потупился. Мишель, глядя прямо в суровые, голубые глаза старика, сказал спокойно:

— Трофим, кто этот человек на портрете?

Трофим нахмурился.

— Мой батарейный командир, — отвечал он.

— Это тот, которого ты при Бородине спас?

— Да, бог помог, — ответил Трофим, не глядя на портрет.

— Как его звать?

— Дмитрий Валерьянович.

— Он умер?

— Нет, жив. Я уже говорил вам, барчук, про это.

— Как его фамилия?

Трофим пожевал губами.

— Не могу сказать.

— Да где он?

— Скоро увидите его сами.

— Приедет?

Лицо Трофима вдруг разгладилось, и суровость куда-то разом исчезла из его светлых глаз.

— Да, будут скоро в Москве. А позвольте, однако, спросить, молодцы, что вы тут без спроса делаете?

— Мы саблю хотели посмотреть, — проронил Топотун, — и… то есть пистолет тоже…

— Это памятное оружие моего командира, я показывать его никому не могу. Когда разрешат, тогда покажу.

Трофим посмотрел на мальчиков и выразительно звякнул ключами. Губы его чуть улыбались.

— Трофим, — сказал вдруг Мишель звонким голосом, словно его осенило внезапно, — хочешь нам помочь?

— Это как же я могу?

— Что тут в ящике? Бумаги? Ты их держишь под замком?

— Как видите, — отозвался Трофим.

— Схорони портфель.

— Портфель? Это что такое?

— Вашбродь! — укоризненно воскликнул Топотуп.

— Не мешай, дурень, — сказал Мишель. — Трофим нас не выдаст. Расскажи про «Колокол». Да что ты мнёшься?

— Не то что мнусь, а дело тайное…

— Тогда я сам расскажу!

— Вы не так расскажете, уж позвольте мне…

Трофим выслушал всю историю с портфелем молча, низко склонив голову.

— Как там сказано про живых-то? — спросил он в конце.

— «Живых зову!»

Трофим помолчал.

— Это верно, — сказал он, — бывает, что кругом тихо лежат, будто мёртвые, а как ударит колокол, встанут и разом заговорят. Глядишь, вовсе тут мёртвых не было, все живые.

— Так как же, Трофим?

— Это верно. «Живых зову!»

Старик провёл рукой по лицу и бороде и стал разыскивать ключ в связке.

— Трофим?

— Я — Трофим… Давайте вашу колокольню. Ну и господа молодые!

Спустившись по лестнице, Мишель дёрнул Мишку за рукав.

— А ведь молодец наш Трофим, а? Долго просить не пришлось.

— Да, вашбродь, — деловито откликнулся Мишка, — сюда уж вряд ли кто полезет… Место верное!

Самым примечательным предметом в кабинете полковника Карабанова были часы. Это были старинные часы, узкие, высокие, с узорными стрелками. Они показывали не только часы и минуты, но и дни, и месяцы. Каждые четверть часа они напоминали о себе беспощадным металлическим звоном. Внизу, сверкая, как топор, качался маятник. Налево-направо, налево-направо… При каждом взмахе раздавалось чоканье, похожее на удар в барабан.

Чок-чок. Чок-чок.

Маятник вспыхнул — погас, вспыхнул — погас.

Вместе со стуком часов стучали по кабинету сапоги полковника — он не любил сидеть на месте. Он расхаживал по кабинету, заложив руки за спину. Человек он был высокий, статный. Его белое, гладкое, холодное лицо было поднято кверху. На этом лице тонкие бакенбарды соединялись с усами. Подбородок был тщательно выбрит и решительно выдвинут вперёд.