Лев Рубинштейн - Музыка моего сердца

Нет, маэстро Россини был не очень ленив! Он часами сидел за плохо настроенным фортепиано в фойе театра Арджентина и заставлял певцов (особенно певиц) петь так, как написано в нотах. Ибо итальянские певцы и певицы того времени считали, что композитор — их слуга и должен писать так, как им, артистам, удобнее.

— Маэстро! — кричала Ригетти. — В этом месте у меня должна быть фиоритура! Я должна показать свой голос полностью!

— Успокойся, дорогая Джельтруда, — отвечал Россини, — я напишу для тебя другую оперу, где ты полностью покажешь свой голос.

— Я хочу сейчас!

— А я не хочу!

Джельтруда швыряла нотный лист на пол.

— Я ухожу немедленно!

— И я тоже!

Тут раздавался хор мужских голосов — все бросались уговаривать Ригетти.

— Она разгорячилась! Ей нужно пустить кровь!

— Наоборот, ей нужна горячая ванна для ног!

— Дайте ей слабительное, и всё пройдёт, — советовал бас Витарелли.

— Джельтруда, не повторяй капризов синьоры Маланотте, — сухо говорил композитор.

И Джельтруда умолкала. Она не могла допустить, чтоб её считали похожей на Маланотте!

Первые два действия были готовы к 20 января, третье — к 6 февраля.

Через два дня Бомпиани ворвался к композитору и прижал его к груди.

— Да хранит вас мадонна! — воскликнул он. — Опера сделана, герцог в восторге!

— Герцог в восторге, — повторил Россини. — Теперь посмотрим, что скажет город…

20 февраля театр Арджентина был битком набит. В зале стоял шум. Читали вслух либретто, в котором опера называлась «Альмавива, или Тщетная предосторожность», и было сказано, что эта опера поставлена с полным уважением к знаменитейшему маэстро Паизиелло и что маэстро Россини никакого духа соперничества не имеет.

— Посмотрим, как этот молодой человек начудил! Смотрите, сколько медных инструментов! Санта Мария! Да это военный оркестр!

— А посмотрите сюда: «Либретто Стербини с новыми рифмами, приспособлено для современного итальянского музыкального театра»… Стербини! Этот рифмоплёт тоже «современный»?

— Нынче все современные… Клянусь вам, что вы услышите в музыке мяуканье и барабанный бой! И кого-нибудь обязательно будут высмеивать — священников, стариков, благоразумных граждан…

Выходя в оркестр, Россини уже чувствовал, что сегодня без скандала дело не обойдётся. Обычно оркестровое вступление начиналось под сильный шум в зрительном зале.

Здесь, при появлении маэстро, сразу воцарилась тишина. Все лорнеты направились на композитора.

— Какой хорошенький! — томно сказала какая-то знатная дама в ложе.

— Насмешник! — проворчал её супруг.

Россини не был красив. У него было живое, молодое, ироническое лицо и стройная фигура. Он слегка поклонился и уселся за фортепиано. Заиграли увертюру.

Сначала были в музыке вздохи и шёпот — совсем как в ту ночь, в Чепрано, когда музыканты собирались под балконом и сладкий голос пел про молодость и веселье. Потом послышались голоса — сначала одиночные, затем хор, всё сильнее, сильнее, и жизнь закипела!

Стремительная римская скороговорка, пронзительная болтовня женщин, мужские басы — всё это словно несётся бурной рекой, опрокидывающей все препятствия…

Увертюра кончилась. Вместо привычных хлопков — сплошная стена молчания и неодобрительный шёпот в зале.

— Ярмарка! — громко произнёс какой-то старик в первом ряду кресел.

Россини посмотрел на оркестр. Музыканты сидели потупившись. Только один трубач-парикмахер Фаринелли одобрительно кивал головой.

Первое действие. Наёмная серенада под балконом:

Когда тенор Мануэль Гарсиа, в роли графа, запел свою каватину под балконом, у него на гитаре с треском лопнула струна. В зале прокатился смех.

— Плохое начало, — прошептал Россини.

И вот выход Фигаро…

Дзамбони — Фигаро был в ударе. Но он поднял гитару, и в зале кто-то крикнул: «Осторожнее!»

Вместо аплодисментов в публике стоял гогот. Это было хуже всего — лучше бы прямо освистали!

По всем правилам старой комической оперы, героиня должна появиться на сцене с эффектной «выходной арией». Но у Россини всё было не так, как полагалось «по правилам». Когда граф поёт свою вторую каватину, Розина отвечает ему из-за сцены: «Продолжайте, я слушаю вас»…

— Ну, знаете, это уже дерзко! — заметил тот же старик в первом ряду. — Ей лень выйти на сцену, что ли?

В дуэте Фигаро и графа нет ничего от старомодных нежно-изящных дуэтов. Фигаро — этот «вулкан идей» — настойчиво объясняет графу свой адрес:

Никто не обратил внимания на нарастающий в музыке вальс. В партере свистели. Россини качал головой. У Фаринелли было страдающее лицо.

«Выходная ария» в этой опере перенесена во вторую картину. В наши дни её знают все:

Стало тихо. Ригетти была восхитительна — она прямо-таки жила на сцене! О, послушайте, послушайте!

Наконец-то аплодисменты! Как устоять перед этим серебряным голосом и кошачьей грацией?

Россини раскланялся. Фаринелли просиял. Ригетти выходила на хлопки четыре раза.

Вошёл дон Базилио в рогатой шляпе священника. Его появление было встречено шёпотом. Что это? Насмешки над духовенством?

Но Базилио неожиданно споткнулся, упал и расшиб нос.

— Шуты гороховые! — заметил старик в первом ряду.

«Ария о клевете» с её мрачным трепетом в басу не возбудила никакого внимания. Базилио пел, вытирая платком разбитый нос. «Какое нахальство!» — возмущались в ложах.

— Господи, неужели они думают, что он нарочно упал? — прошептал Россини.

Увы! Ария была освистана!

Гул в зале становится всё громче. Только в Риме умеют так негодовать во время представления. Похоже было, что собирается гроза.

Перед самым концом на сцену вбежала кошка, заметалась и спрыгнула в оркестр. И тут гроза грянула вовсю!

— Балаган! — кричал старик в первом ряду, размахивая тростью.

— Площадные комедианты! Крикуны!

Россини пожал плечами, повернулся спиной к публике и стал аплодировать певцам.

— Маэстро, — дрожащим голосом говорил Фаринелли, — не обращайте внимания! Вы создали бриллиант! Жемчужину! Драгоценность!