Лев Рубинштейн - Музыка моего сердца

Внизу пронзительно кричат чайки. Солнце скрыто утёсами, отдельные лучи лезвиями прорываются через расселины, сквозь лиловую дымку, и зелень на лужайках словно вспыхивает под их ударами. Лесопилка пыхтит и пускает вверх длинную струю пара.

На много километров внутрь страны тянется голубой язык воды. Пароходик с красной трубой беззвучно скользит по водной дороге. Название её похоже на далёкий колокольный перезвон: Хардангер-фиорд. Пароходик причаливает к деревянной пристани. На помост съезжает двуколка. Рядом с кучером сидит пожилой человек в цилиндре. Он тяжело опирается на палку.

— Эй, парни, — кричит кучер, — где здесь живёт музыкант из Бергена?

Несколько голосов отвечают сразу. Господин музыкант живёт в деревянном доме в Луфтхюсе. Сейчас ещё рано, но господин музыкант встаёт на рассвете. Он ведь играет почти целый день. Госпожа музыкантша тоже там. Он играет, она поёт, но они не птицы небесные, они трудятся без устали. Нелёгкое, знаете, дело Эта музыка. Жаль только, что господин музыкант не играет на скрипке, а то можно бы и поплясать. Послушали бы вы, какой заправский халлинг сочинил он вчера! Так и хочется пройтись по кругу да в конце ударить ногами в потолок!

— На скрипке я вам сыграю, — улыбаясь, говорит приезжий. — Значит, это будет направо по берегу, за лесопилкой? Спасибо, парни!

Двуколка со стуком исчезает вдали.

— Смотри пожалуйста, он умеет играть на скрипке, — говорит один из парней. — Но уж не переплюнуть ему нашего Нильса Таллефьюрена! У того на скрипке нарисованы головы драконов, а играет он так, что, говорят, сам Седой Хромец из Этнедаля однажды выскочил из пещеры и пустился в пляс под его музыку. Только не очень-то удобно плясать, когда у тебя сзади болтается хвост…

— Дурни, — спокойно замечает почтарь, раскуривая трубку. — Это Уле Булль, самый знаменитый скрипач в Европе. И позвольте вам заметить, что никаких «седых хромцов» с хвостами я за всю жизнь нигде не встречал, хотя переплыл через три моря. Да стоит ли разговаривать с необразованными людьми?

Лошадь трусит мелкой рысцой мимо распиленных желтоватых досок, от которых сильно пахнет смолой. Чайки поднимаются выше. Их крик, отражённый скалами, звенит по всей округе.

В норвежских фиордах по сторонам смотреть нельзя, потому что взгляд упирается в крутые скалы. Там люди не поворачивают, а поднимают и опускают головы. И вот, подняв голову, вы видите наверху тролля.

Нет, это не настоящий тролль, а скала. Над дорогой висит страшная коричневая фигура с собачьей мордой. Огромные руки расставлены в стороны, ноги выкинуты вперёд. Того и гляди, он сейчас окажется внизу. Но он готовится соскользнуть на дорогу уже несколько десятков тысяч лет и до сих пор не соскользнул. Поэтому двуколка, не торопясь, проехала под ним.

Солнце вставало всё выше. Возле маленького домика, выкрашенного белой масляной краской, Булль велел кучеру остановиться. Дом был пуст, калитка открыта, конура без собаки. Булль спустился с двуколки и прислушался. Откуда-то донёсся звук фортепиано. Женский голос пел мелодию слегка грустную, но нежную, спокойную и добрую (бывают же и добрые мелодии!):

Певица вдруг замолчала.

— Боже мой, это Булль!

В окне деревянного дома, стоявшего над обрывом, мелькнула хрупкая фигурка женщины с бледным личиком. Булль снял свой цилиндр.

— Извините за бесцеремонное вторжение, госпожа Григ. Калитка не заперта, собаки нет. А где Эдвард?

Из дома выбежал человек, похожий ростом и сложением на тролля. Нет, не на того тролля с собачьей мордой, который висит над дорогой, а на маленького, добродушного гнома, который даже ребёнка не напугает. У этого человека под высоким белым лбом светились голубые глаза почти детской чистоты.

Светлые усы и бородка Грига были похожи на цыплячий пух. Высоко взбитые белокурые волосы задорно шевелились по ветру.

— Когда мы работаем, никто не имеет доступа в этот дворец, — сказал он улыбаясь, — кроме одного лишь Уле Булля.

— Дорогой мой, Булль имеет доступ даже во дворец горного короля, — ответил рослый скрипач, встряхивая маленького Грига, как соломинку. — Что это было, Эдвард?

— Вы имеете в виду песню? Это песня Сольвейг. Она всю жизнь прождала Пера Гюнта. Песня пройдёт через всю драму Ибсена как призыв.

— А что в конце, когда он вернулся к ней?

Лицо Грига омрачилось.

— Он вернулся ведь, чтоб умереть у неё на руках…

— Похоронный плач?

— Нет, Булль. Колыбельная.

— Она поёт колыбельную седому Гюнту, которому осталось жить уже совсем немного, — добавила хрупкая женщина, появляясь на крыльце. — Я всегда плачу, когда пою эту колыбельную.

— Не надо плакать, — сказал Булль, — этот Гюнт умер по-настоящему.

— Он не умер, — серьёзно заметил Григ, — он умирает у Ибсена на сцене. А здесь, в горах, он живёт и скачет верхом на белом олене. Мне иногда кажется, что я слышу стук оленьих копыт и сильный шум в пещере Доврского Деда. Он ведь перепугал всех троллей, этот скандалист Гюнт.

Булль щурясь посмотрел на вершины гор, сверкающие нестерпимым блеском. Это был Ютунхейм — жилище великанов. Великаны, как известно, живут под небом, в особом холодном мире, не интересуясь тем, что происходит на земле. Кажется, что у этих гор нет подножия. Они почти висят в воздухе над синей водой фиорда. Вершины их как будто курятся на ветру.

— Западный ветер, — сказал Григ, — весна в этом году наступила сразу.

— А ведь у Ибсена вовсе никакой весны нет, — проговорил Булль, — и кстати, Ибсен писал своего «Пера Гюнта» в Италии. А ты пишешь музыку к этой драме в Хардангер-фиорде, под шум весеннего ветра. Смотри, как бы у тебя ветер не зашумел в музыке.

Григ расхохотался.

— Уже шумит, Булль, — сказала Нина Григ, — и водопад грохочет, и тролли пляшут в пещере…

— И Сольвейг несётся с горы на лыжах, и у неё голубые глаза, — добавил Григ. — Здесь у всех девушек голубые глаза.

— Ты говоришь, как будто видел её лично, — сердито сказала жена музыканта. — Лучше надел бы шарф. До лета ещё далеко…

— Я вижу её каждый день, — сказал Григ, — она здесь, в Хардангере…

Приступ кашля прервал его слова. Нина Григ энергично обмотала ему шею шарфом.

— Бурная фантазия! — сказал Булль. — Послушай, мой дорогой Григ, может быть, ты сыграешь для меня?

Вечером Григ играл. Булль сидел в жёстком кресле рядом с фортепиано и смотрел в распахнутую дверь хижины. Солнце уже ушло из фиорда. Вода стала свинцовой с медными искорками. На дворе чинно сидели молодые рыбаки в клеёнчатых штанах и непрестанно дымили короткими трубками. Девушки-молочницы так же чинно сидели на скамейках, сложив свои сильные руки на длинных полосатых передничках.