Елена Матвеева - Черновой вариант

Гусев вынул из внутреннего кармана блокнот, вырвал листок и записал телефон.

- Мне пора, - сказал он и вдруг предложил: - Хочешь, вместе поедем? Как раз поспеем к первой электричке и в девять будем дома.

- Я не могу сейчас, так просто, без причины. - Я оправдывался, словно был виноват перед ним. Просто я размазня.

- Понимаю. - Он встал. - Да, а кому ты хотел подарить свою картинку?

- Мишке Капусову, - соврал я. Не знаю, поверил он мне или нет.

Гусев ушел в комнату и тут же появился, уже в полушубке. Сказал:

- Прощай, брат.

Я хотел проводить его, но меня опередила Тонина.

Она выбежала на улицу в своем длинном платье. По звуку я понял, Гусев вытащил из снега воткнутые лыжи, палки и возится с креплениями. И я подумал:

вдруг она не вернется сюда больше, уйдет за этим человеком в своем воздушном платье и легких туфельках прямо по снегу? Я бы на ее месте так и сделал.

Я ее благословил и тут же испугался, будто увидел, как она идет в наброшенном полушубке и он рядом, круглоголовый мужчина-мальчишка. Но она вернулась. Ни она, ни я не ушли за Гусевым.

В топке цвели огненные цветы и порхали огненные бабочки, а в поддувало валились огненные звезды и долго и затаенно мерцали из золы.

Тонина села рядом - какая-то сникшая, даже плечи у нее горестно опустились. Когда Гусев вставал, он сдвинул чурбан, и Тонина оказалась совсем близко от меня. Сидеть ей было неудобно, и она положила руку на мое плечо.

Меня куда-то понесло, кружилась голова от выпитого вина, жара печки и оттого, что Тонина сидела бок о бок со мной. В комнате все играла музыка, прекрасная и печальная, из какого-то кинофильма. И я неожиданно для себя сказал:

- Я вас очень люблю.

Сказал и опешил. Это было не объяснение в любви, я будто сообщал ей само собой разумеющееся, чтобы утешить ее немного. Она тихо ответила:

- Спасибо, мальчик. Я знаю.

Что она знает?! Что она знает обо мне? Зачем она вернулась? Я чувствовал горький запах ее духов. Зачем она положила мне на плечо руку? Я же не каменный.

Я ради нее маму бросил.

Я смотрел на пляшущий огонь, все события этого дня навалились на меня разом. И я позорно заплакал.

Тонина перепугалась, стала гладить по голове и уговаривать:

- Ничего, ничего, все пройдет. Все будет хорошо.

Ну перестань. Кто-нибудь зайдет и увидит, что ты плачешь.

Я неловко встал и, не оглядываясь, вышел на крыльцо. Под ложечкой тоскливо посасывало. Я давно заметил, что у меня все чувства с желудком связаны.

И страх, и любовь, и грусть. Я понял наконец-то, что Тонина никакой не идеал, она просто человек, уязвимый, как все. Она, конечно, ходит в магазины, как моя мама, и готовит обеды для своего мужа. И сейчас ей очень плохо.

27

Утром все сделали вид, что ничего не произошло.

Воды не было. Мылись снегом и зубы чистили снегом.

Все вокруг казалось другим, будто я впервые видел это место. Справа пустые домики базы, слева - снежное поле. Небо в маленьких пестрых перышках облаков, как спинка курочки-рябы.

После завтрака все собирались идти на лыжах, а я - домой. Тонина меня догнала и, замявшись, говорит:

- Володя, забудь, пожалуйста, про вчерашнее.

Я смотрел на нее прямо, не скрываясь. Она боялась, что я в школе могу сболтнуть лишнее. Попросила бы Мишку, он бы прямо сказал: "Володя, не трепись о вчерашнем". Не доверяет Мишке.

- Вы могли бы меня не предупреждать.

Она подошла ко мне совсем близко и стоит.

- Не обижайся, мой душевный человечек. Я тебя поняла.

Что поняла? Она же меня не знает.

- Ну, я пойду, - что было сил оттолкнулся палками, чтобы сразу взять разгон. И покатил.

Кого я любил? Не себя ли? Я интересовался только собой и своими чувствами. А может, это у меня возрастная потребность в любви к чему-то красивому, блестящему, яркому?

Я уже сам себя не понимал. Гармония - это когда человек имеет возможность судить обо всем ясно и правильно. У меня этой гармонии нет.

28

Первое января.

Высунув язык, мчусь домой. Я люблю только свою мать, такую, как она есть: не очень красивую, не современную, не модную, не рассуждающую про Фолкнера и Гогена.

Прихожу виноватый, ищу слова. Мать какая-то невеселая. Мнется, мнется, наконец говорит:

- Ты не ругайся, пожалуйста, я дверью хлопнула, упала твоя картинка с церковью и помялась.

Протягивает мне испорченную пластину. А я заливаюсь великодушием:

- Ничего страшного. Пусть все наши несчастья этим и кончатся.

Она повеселела. Я осторожно спрашиваю, что она вчера делала, и вдруг замечаю на столе открытую общую тетрадь. Это мой дневник. Я столбенею на месте.

- Что это? - спрашиваю.

Она молчит, внимательно смотрит. Она прочла.

- Ты читала это? - Я готов расплакаться.

- Нет, не читала. Она здесь лежала. Я думала, нужная. - Показывает на стопку книг. - Я пыль вытирала...

Что она несет?

- Зачем ты рылась в моих книгах?

- Я ничего не читала.

- Как тебе не стыдно! - Я начинаю орать. - Я дома не могу хранить вещи! Шпионишь за мной!

Ненавижу!

Я с воплями несусь в ванну и запираюсь на крючок. Она все прочла, в этом я уверен.

- Это еще хуже, чем чужие письма вскрывать! - кричу из-за двери.

Она этого не понимает. Как жить с такой? Отец прав, какой из нее друг? Отец знал, что делал. Только в историю кретинскую попал со своим отцовством. Может, он никому и не говорит, что вот уже шестнадцать лет у него есть сын. Как же он может меня по-настоящему любить, если ее не любит? А я ее сын, шпионкин.

29

Первое февраля.

Отец мне выдал деньги. Кончу школу и Денег у него не буду брать. Скажу ему, что со стипендией моей покончено. Придумал на Восьмое марта матери подарок из этих денег купить и сказать, будто отец послал. Как мне раньше это в голову не приходило? Невинный обман, а ей приятно. Прихватил с собой Надьку Савину, и после уроков пошли выбирать. Часа три ходили. Купили кофту. Матери должен пойти кофейный цвет.

Когда домой шли, Гусева встретили. У него хорошая улыбка, рот до ушей. Симпатяга.

- Здорово, - говорит, - художник. Что же не звонишь? Раздумал работать?

Я и сам расплываюсь от удовольствия и смущения.

- Нет, не раздумал, телефон потерял. Потом каникулы, потом хотел у Мишки Капусова выспросить, как до вас добраться, вот и прособирался.

Он снова записывает мне телефон.

- Гуляете? - спрашивает.

- Маме подарок покупали.

- А я здесь недалеко работаю. Видишь дом с башенкой? На втором этаже. Приходи на следующей неделе. И барышню свою приводи.

Тут и Надька обрадовалась, по голосу слышу.

- Спасибо, - радостно говорит. - А чем вы занимаетесь?

- В основном бумажным делом. А вам покажу что-нибудь интересное. Чудес у нас много.

Здрасьте-пожалуйста, Надька-то здесь при чем? На что она мне сдалась?

- Зайдем, - говорю, - обязательно.