Сергей Михалков - Стихи (2)

Чем угостить, ума не приложу!

Пьёт краснофлотец чай за чашкой чашку;

Распарился, хоть впору снять тельняшку,

И, вспоминая жаркие деньки,

Рассказывает складно и толково.

И мать в рассказ своё вставляет слово:

- Вот как у нас дерутся моряки!

- Нас никакая сила не сломила.

Не описать, как людям трудно было,

А всё дрались - посмотрим, кто кого!

К самим себе не знали мы пощады,

И Севастополь был таким, как надо.

Пришёл приказ - оставили его...

- А Гриша где? - Теперь под Сталинградом,

В морской пехоте. - Значит, с братом рядом?

Там у меня ещё сынок, Илья.

Тот в лётчиках, он у меня крылатый.

Один - рабочий, три ушли в солдаты.

Моряк в ответ: - Нормальная семья!

Она его накрыла одеялом,

Она ему тельняшку постирала,

Она ему лепёшек напекла,

Крючок ослабший намертво пришила,

И за ворота утром проводила,

И у ворот, как сына, обняла...

...В правлении колхоза на рассвете

Толпились люди. Маленькие дети

У матерей кричали на руках.

Ребята, что постарше, не шумели,

Держась поближе к матерям, сидели

На сундучках, узлах и узелках...

Они доехали. А многие убиты

По беженцам стреляли "мессершмитты",

И "юнкерсы" бомбили поезда.

Они в пути тяжелом были долго,

За их спиной ещё горела Волга,

Не знавшая такого никогда.

Теперь они в чужом селе, без крова.

Им нужен кров и ласковое слово.

И мать солдатская решила: "Я - одна...

Есть у меня картошка, есть и хата,

Возьму семью, где малые ребята,

У нас у всех одна беда - война".

Тут поднялась одна из многих женщин

С тремя детьми, один другого меньше,

Три мальчика. Один ещё грудной.

- Как звать сынка-то? - Как отца, - Анисим.

Сам на войне, да нет полгода писем...

- Ну, забирай узлы, пойдём со мной!

И стали жить. И снова, как бывало,

Она пелёнки детские стирала,

Опять повисла люлька на крюке...

Всё это прожито, всё в этой хате было,

Вот так она ребят своих растила,

Тоскуя о солдате-мужике.

* * *

В большой России, в маленьком селенье,

За сотни вёрст от фронта, в отдаленье,

Но ближе многих, может быть, к войне,

Седая мать по-своему воюет,

И по ночам о сыновьях тоскует,

И молится за них наедине.

Когда Москва вещает нам: "Вниманье!

В последний час... " - и затаив дыханье

Мы слушаем про славные бои

И про героев грозного сраженья,

Тебя мы вспоминаем с уваженьем,

Седая мать. То - сыновья твои!

Они идут дорогой наступленья

В измученные немцами селенья,

Они освобождают города

И на руки детишек поднимают;

Как сыновей, их бабы обнимают.

Ты можешь, мать, сынами быть горда!

И если иногда ты заскучаешь,

Что писем вот опять не получаешь,

И загрустишь, и дни начнёшь считать,

Душой болеть - опять Илья не пишет,

Молчит Володя, нет вестей от Гриши,

Ты не грусти. Они напишут, мать!

1942

ПИСЬМО В РЕДАКЦИЮ

АРМЕЙСКОЙ ГАЗЕТЫ

(Быль)

Не помню, право, точной даты,

Тому назад семнадцать лет

У вас в газете для солдата

Был напечатан мой портрет.

Я полагаю, что хранится

У вас архив минувших дней.

Но та газетная страница,

Поверьте слову, мне нужней!

Хочу, чтоб сын меня увидел

Красивым, молодым бойцом

И понял, что не бог обидел

Меня уродливым лицом.

Шёл смертный бой за город Ельню,

Подбит в бою и окружен,

Я был случайно не смертельно

В горящем танке обожжён.

Не ради пенсионной книжки

Тот старый снимок нужен мне.

Я покажу его сынишке

Девятилетнему парнишке

Пусть знает правду о войне!

КАРТА

Вторые сутки город был в огне,

Нещадно день и ночь его бомбили.

Осталась в школе карта на стене

Ушли ребята, снять её забыли.

И сквозь окно врывался ветер к ней,

И зарево пожаров освещало

Просторы плоскогорий и морей,

Вершины гор Кавказа и Урала.

На третьи сутки, в предрассветный час,

По половицам тяжело ступая,

Вошёл боец в пустой, холодный класс.

Он долгим взглядом воспалённых глаз

Смотрел на карту, что-то вспоминая.

Но вдруг, решив, он снял её с гвоздей

И, вчетверо сложив, унёс куда-то,

Изображенье Родины своей

Спасая от захватчика-солдата.

Случилось это памятной зимой

В разрушенном, пылающем районе,

Когда бойцы под самою Москвой

В незыблемой стояли обороне.

Шёл день за днём, как шёл за боем бой,

И тот боец, что карту взял с собою,

Свою судьбу связал с её судьбой,

Не расставаясь с ней на поле боя.

Когда же становились на привал,

Он, расстегнув крючки своей шинели,

В кругу друзей ту карту раскрывал,

И молча на неё бойцы смотрели.

И каждый узнавал свой край родной,

Искал свой дом: Казань, Рязань, Калугу,

Один - Баку, Алма-Ату - другой.

И так, склонившись над своей страной,

Хранить её клялись они друг другу.

Родные очищая города,

Освобождая из-под ига сёла,

Солдат с боями вновь пришёл туда,

Где карту он когда-то взял из школы.

И, на урок явившись как-то раз,

Один парнишка положил на парту

Откуда-то вернувшуюся в класс

Помятую, потрёпанную карту.

Она осколком прорвана была

От города Орла до Приднепровья,

И пятнышко темнело у Орла.

Да! Было то красноармейской кровью.

И место ей нашли ученики,

Чтоб, каждый день с понятным нетерпеньем

Переставляя красные флажки,

Идти вперёд на запад, в наступленье.

1943

ДЕТСКИЙ БОТИНОК

Занесённый в графу

С аккуратностью чисто немецкой,

Он на складе лежал

Среди обуви взрослой и детской.

Его номер по книге:

"Три тысячи двести девятый".

"Обувь детская. Ношена.

Правый ботинок. С заплатой..."

Кто чинил его? Где?

В Мелитополе? В Кракове? В Вене?

Кто носил его? Владек?

Или русская девочка Женя?..

Как попал он сюда, в этот склад,

В этот список проклятый,

Под порядковый номер

"Три тысячи двести девятый"?

Неужели другой не нашлось

В целом мире дороги,

Кроме той, по которой

Пришли эти детские ноги

В это страшное место,

Где вешали, жгли и пытали,

А потом хладнокровно

Одежду убитых считали?

Здесь на всех языках

О спасенье пытались молиться:

Чехи, греки, евреи,

Французы, австрийцы, бельгийцы.

Здесь впитала земля

Запах тлена и пролитой крови

Сотен тысяч людей

Разных наций и разных сословий...

Час расплаты пришёл!

Палачей и убийц - на колени!

Суд народов идёт

По кровавым следам преступлений.

Среди сотен улик

Этот детский ботинок с заплатой.

Снятый Гитлером с жертвы

Три тысячи двести девятой.

1944

ПИСЬМО ДОМОЙ

Здесь, на войне, мы рады каждой строчке

И каждой весточке из милых нам краёв.

Дошедших писем мятые листочки

Нам дороги особо в дни боёв.

Они хранят тепло родного дома,