Мариэтта Чудакова - Не для взрослых. Время читать! Полка вторая

Ну, вы, конечно, догадались – снова буря, снова их уносит неведомо куда. Правда, на этот раз корабль не разбивает, а носит по волнам. Начинает беспокоить нехватка пресной воды. Наконец «дежуривший на мачте юнга увидел землю». И они подошли «к большому острову или континенту. Что именно это было, мы не знали».

Бросили якорь, «капитан послал на берег баркас с десятком хорошо вооруженных людей. Они взяли с собой бочонки на случай, если найдется вода. Я попросил у капитана позволения присоединиться к ним». А Гулливер, как я понимаю, был на корабле судовым врачом.

И вот матросы разбрелись по побережью в поисках воды. А Гулливер походил-походил, но не нашел ничего любопытного – кругом была «бесплодная каменистая пустыня». Он направился обратно к бухте – и вдруг увидел, что матросы «погрузились в баркас и изо всей силы гребут к кораблю». А за ними гонится человек исполинского роста. «Вода едва доходила ему до колен; он делал огромные шаги».

Не дожидаясь, чем кончится погоня, Гулливер что есть силы припустил обратно – от бухты, вглубь этого неизвестного места…

Словом, он оказался теперь в стране великанов.

Они сначала принимали его за зверька – и даже задирали соломинкой полы его кафтана, думая, видно, что это такая шкурка.

Постепенно фермер, в руки к которому он попал, поверил, что перед ним – разумное существо. Закутал его в свой носовой платок, как в одеяло, принес домой, позвал жену – и показал ей. «Та завизжала и попятилась, точь-в-точь как английские дамы при виде дамы или паука. Но мое примерное поведение и полное повиновение всем знакам мужа очень скоро ее успокоили, и она стала обходиться со мной очень ласково».

Хорошо, что у Гулливера оказались с собой вилка и нож! И он смог за обедом продемонстрировать хозяевам хорошие манеры. А то пришлось бы есть руками. А пил он – за здоровье хозяйки – из их великанской ликерной рюмочки вместимостью около десяти литров…

«Затем в столовую вошла кормилица с годовалым ребенком на руках. Увидев меня, младенец, в согласии с правилами ораторского искусства детей, поднял такой вопль, что, случись это в Челси, его, наверно, услышали бы с Лондонского моста: он принял меня за игрушку. Хозяйка, руководствуясь чувством материнской нежности, взяла меня и поставила перед ребенком. Тот немедленно схватил меня за талию и засунул себе в рот мою голову. Я так отчаянно завопил, что ребенок в испуге выронил меня. К счастью, хозяйка успела подставить мне свой передник. Иначе я бы непременно разбился насмерть. Чтобы успокоить младенца, кормилица стала забавлять его погремушкой. Эта погремушка напоминала бочонок, наполненный камнями, и была привязана к поясу ребенка канатом. Унимая ребенка, кормилица присела на низенький табурет так близко от меня, что я мог подробно рассмотреть ее лицо. Признаюсь, это было неприятное зрелище. Вся кожа была испещрена какими-то буграми, рытвинами, пятнами и волосами. А между тем издали она показалась мне довольно миловидной. Это навело меня на некоторые размышления по поводу нежности и белизны кожи наших английских дам. Они кажутся нам такими красивыми только потому, что они одинакового роста с нами; мы не замечаем на их лицах мелких изъянов. Только лупа может нам показать, как, в сущности, груба, толста и скверно окрашена самая нежная и белая кожа.

Помню, во время моего пребывания в Лилипутии мне казалось, что нет в мире людей с таким прекрасным цветом лица, каким природа одарила эти крошечные создания…»

В общем, жутким историям там впоследствии не было конца. Один град чего стоил! Попав под градины величиной с теннисные мячи, он пролежал в постели десять дней.

Попал в зубы собаки… Хорошо, спаниэль был дрессированным – осторожно взял Гулливера в зубы и принес хозяину. Да еще вилял хвостом, чтоб его похвалили.

А каково было оказаться в лапах великанской обезьянки? Она, вскочив в окно, утащила Гулливера из дома (приняв его, конечно, за крохотного обезьяньего детеныша) и по водосточным трубам добралась до крыши соседнего дома. «Сотни людей сбежались во двор и глазели на обезьяну, усевшуюся на самом коньке крыши. Одной лапой она держала меня, как ребенка, а другой набивала мой рот яствами, которые вынимала из защечных мешков. Если я отказывался от этой пищи, она угощала меня тумаками. Стоявшая внизу челядь покатывалась со смеху, глядя на эту картину. Мне кажется, что этих людей нельзя очень осуждать за это. Зрелище бесспорно было очень забавным для всех, кроме меня».

Про все, что происходило с Гулливером в стране великанов, вы прочтете сами – и про то, как он покинул ее самым необыкновенным образом.

А когда вновь попал на английский корабль и приплыл домой – ему казалось, что он – великан, а вокруг него – лилипуты!

«Я с трудом узнавал знакомые места, и мне пришлось спрашивать дорогу к моему дому. Слуга отворил дверь. Переступая через порог, я низко нагнул голову (как гусь под воротами), чтобы не стукнуться о притолоку. Жена выбежала мне навстречу и хотела обнять меня. Но я склонился ниже ее колен, полагая, что иначе ей не дотянуться до моего лица. Дочь стала на колени, ожидая моего благословения. Но я так привык задирать голову, общаясь с великанами, что и не заметил ее. На слуг и двух или трех случившихся в доме друзей я смотрел сверху вниз, как смотрит великан на пигмеев. Я попенял жене, что она, видно, чересчур экономила, так как и она и дочь превратились в каких-то жалких заморышей. Словом, я вел себя так странно, что у моих близких зародилось подозрение, не сошел ли я с ума. Я упоминаю здесь только для того, чтобы показать, как велика сила привычки и предубеждения».

…Наверно, кто-то из вас невольно обратил внимание, каким прекрасным, богатым русским языком (значение слова «челядь» вы, надеюсь посмотрели по какому-нибудь словарю в вашем доме) излагается сочинение, написанное на английском языке начала ХVIII века. Тот перевод Свифта, который я цитировала, сделал замечательный филолог Борис Михайлович Энгельгардт. Он скончался от голода во время ленинградской блокады.

А о том, как Гулливер побывал на летающем острове Лапута, как он попал в страну гуигнгнмов – разумных лошадей, которые сидят за трапезой в своих домах, не понимают, как люди могут врать, красть, воевать, убивать (то есть что может побудить или вынудить их к этому), имеют свой собственный язык, но в нем «нет слов для обозначения таких вещей, как власть, правительство, война, закон, наказание и тысяча других», – об этом, надеюсь, вы прочитаете сами.

Ведь просто нелепо вырасти, так и не прочитавши про необыкновенные путешествия Гулливера, про которые вот уже почти три века читает все просвещенное человечество.