Илья Дворкин - Мастера

— А как по-другому?

— Я ещё сама не знаю. Надо подумать.

И действительно, никакими инструкциями не было предусмотрено, как приучать коров к машинной дойке.

Подошла Нина Игнатьевна к самой спокойной корове. Назвала её ласковым именем, погладила. И тут же аппарат включила. Корова вздрогнула и в сторону дёрнулась.

«А что? — думала Нина Игнатьевна. — А ну-ка, сделаю так…»

— Ах ты, моя милая, — сказала она корове, — давай-ка я тебя руками буду доить по-прежнему, а аппарат пусть в углу пожужжит.

Отнесла аппарат в самый дальний угол. Включённый аппарат жужжит в углу, а Нина Игнатьевна руками доит.

Косится корова на непонятную жужжалку, а молоко даёт.

Подоила Нина Игнатьевна одну, затем вторую, третью корову. Аппарат всё жужжит. На второй дойке — так же. На третьей — то же самое.

Через день аппарат уже поближе поставила. И опять руками доит. Через два дня ещё поближе поднесла включённый аппарат.

Слышат коровы — что-то жужжит, но ничего необычного и страшного с ними не происходит.

Всё идёт по-прежнему.

Постепенно привыкли к жужжалке. Перестали её бояться. В самом деле, чего её бояться: пожужжит-пожужжит — перестанет. Не шмель, не овод — не кусает. Только жужжит.

Совсем близко к коровам поставила Нина Игнатьевна аппарат. Не пугаются. Молоко отдают. Привыкли.

И тогда решила Нина Игнатьевна подключить аппарат к вымени. С ласковым приговором тёплой водой вымя вымыла и — подключила аппарат.

И не сразу корова поняла, что произошло. Повернула голову, смотрит на Нину Игнатьевну. А она гладит корову, уговаривает: всё в порядке, мол, ничего страшного.

И приучила всех коров к машинной дойке.

Так и другие доярки сделали.

— Беда случилась, дочка, — сказала Нина Игнатьевна.

— Какая беда?

— Гитара жвачку потеряла.

Таня знала, что Гитара — любимая мамина корова. А вот как она потеряла жвачку, Таня не знала. Сколько девочка жила на свете, ещё никогда ни одна корова не теряла жвачку. Здоровая корова должна всё время жевать. Если корова перестаёт жевать, — значит, она заболела. Очень редко это бывает с коровами, за которыми хорошо ухаживают. А уж если случилась такая беда, нельзя терять времени.

Пошла Нина Игнатьевна в контору, к телефону. Никто у неё ничего спросить не успел. Все сразу поняли, что случилась беда. Затихли все кругом. Бухгалтер перестал на счётах щёлкать, экономист перестал арифмометр крутить. Молча на Нину Игнатьевну смотрят.

— Это Зыбина? — говорит Нина Игнатьевна в трубку. — Алло! Людмила Васильевна, с Гитарой беда случилась. Жвачку потеряла. Глаза больные, мутные. Не ест ничего. Спасать надо Гитару!

На другом конце провода — ветеринарный врач Людмила Васильевна Зыбина. Всё поняла Людмила Васильевна. И что-то сказала.

— Когда? — переспросила Нина Игнатьевна. — Вот хорошо, жду, приезжайте.

Значит, ветеринарный врач Зыбина сейчас приедет. Значит, Нина Игнатьевна, Танина мама, снова пойдёт на ферму. А Таня — за ней.

Торопится Нина Игнатьевна, торопится Таня — отставать не хочет. Жалко Тане Гитару. Хочет Таня посмотреть, как будут Гитару спасать.

Только подошли к ферме, видят — приехала на машине Зыбина. В белом халате, в белой шапочке. Быстро пошли Нина Игнатьевна и врач Зыбина во двор, к Гитаре. Таня тихо-тихо, совсем неслышно, пошла за ними.

Осмотрела Людмила Васильевна Гитару, прослушала её. Лицо у врача стало серьёзное, озабоченное.

— Думаю, что на пастбище она какую-нибудь железку или гвоздь вместе с травой проглотила.

— Что же делать-то теперь? — спросила Нина Игнатьевна, а сама побледнела, губы кусает.

— Будем спасать Гитару. Срочно вызову из Ленинграда специалистов…

И срочно вызвала специалистов.

Приехали два учёных профессора — один пожилой, похожий на доктора Айболита, другой совсем молодой. Надели профессора белые халаты, белые шапочки. Вымыли руки с мылом. Стали стучать по коровьим бокам, стетоскоп прикладывать.

Один послушает, потом второй послушает. Что-то скажут друг другу на непонятном языке, на котором только врачи разговаривают. Переглянутся и опять послушают.

А Нина Игнатьевна рядом стоит. Руки сжала так, что пальцы побелели. Ждёт, что ей учёные профессора скажут.

— Да, Людмила Васильевна, вы правы. Ваш диагноз подтверждается. Какой-то инородный предмет, скорее всего гвоздь, у самого сердца. Ещё бы немножко — и погибла бы Гитара. Раз корова хорошая, попробуем сделать операцию и удалить гвоздь, — сказал старый профессор.

— Да, да, Гитара очень хорошая. Умная, ласковая, много молока даёт, — вместо Людмилы Васильевны быстро ответила Нина Игнатьевна. — Спасите, спасите Гитару…

Улыбнулся старый профессор, похожий на доктора Айболита. Склонил голову к правому плечу — посмотрел на Нину Игнатьевну, потом склонил голову к левому плечу — и снова посмотрел. Как будто только что увидел. Или до этого он в самом деле не замечал её? А теперь заметил и понял, что она Гитарина хозяйка.

После этого такое началось!

Прибежали плотники; по чертежу, который дал им молодой профессор, построили специальное стойло. Нина Игнатьевна вместе с ветеринарным врачом Зыбиной дезинфекцию в скотном дворе сделала. А Гитару вымыли с мылом от рогов до хвоста и вытерли насухо.

Учёные профессора инструмент прокипятили, резиновые перчатки надели, марлевыми масками лица закрыли.

Всё сделали так, как полагается делать при настоящих операциях в настоящих операционных.

Вывели чистую-пречистую Гитару, поставили в специальное стойло. Привязали специальными широкими ремнями.

Стоит Гитара: красивая, чистая и печальная. Гладит её по морде Нина Игнатьевна и чуть не плачет. Видит — у Гитары слёзы из глаз катятся. Плачет Гитара. Понимает Гитара: что-то серьёзное готовится. Но не беспокоится, головой не машет, не вырывается. Только плачет. Чувствует привычную ласку — и верит: всё обойдется.

Больше часа делали Гитаре операцию. Магнитным зондом вытащили из неё гвоздь. Посмотрели на гвоздь, а он уже весь ржавый. Пошарили-пошарили ещё магнитным зондом — и вытащили какие-то проволочки, которые Гитара съела, приняв их за крепкие стебельки. Ещё пошарили зондом — ничего не нашли. Значит, всё вытащили.

Зашили надрез на животе. Наложили повязку.

Сняли профессора марлевые маски с лица, резиновые перчатки с рук. Устали оба — и старый и молодой. У того и у другого пот по лицу катится.

Никого из посторонних не пустили на ферму, кроме бригадира Петрова. Да какой же он посторонний? Он свой человек! А Таня у ворот стояла, в щелочку смотрела. Её и не заметили.