Евгений Пермяк - Уральские были-небыли (сборник)

Бережно старый сказочник огранял долговекое. И, сам того не заметив, увековечил себя. Великий волшебник труд одарил его силой сил, против которой бессильно даже само время. И жить да жить теперь долговекому мастеру в бронзе и мраморе. В белых книжных листах. В каменных цветах. В причудливой малахитовой красоте. В родных народу сказаниях...

НЕДОВОЛЬНЫЙ ЧЕЛОВЕК

Доменщик Андрей Вавилович сказывал этот сказ так:

- Нынешние-то хорошие люди не сами собой народились. Деды, отцы, матери у них были. Наши светлые деньки тоже ведь не из ничего занялись. В старые годы хоть и в темноте жили, а свет брезжил. Владимир-то Ильич еще в канун нашего века негасимый огонь в людских сердцах высек.

Это я все для запева говорю. А теперь сама песня. Сказ про недовольного человека. Не обессудьте. Как могу, как умею, так и чеканю...

...Не то в Невьянском, не то в Шайтанском, а может быть, и в каком-то другом заводе двое бедняжек-молодяжек жили. Оба дельные. И лицом, и ростом, и костью, и русым волосом, и веселым голосом - всем хороши. Пустяка им недоставало - достатка. Оба без отца, без матери выросли. У дядьев да у теток. Ни двора, ни крыши. Ни кошки, ни мыши. Одни руки, да и те не при деле.

Работенку стали приискивать парни. Один из них, которого Яковом звали, живехонько дело нашел. Лес валить, дрова для завода пилить начал. Простая работа, а - денежная.

Году не прошло - обут, одет парень. Шубу справил, валенки скатал, треушок купил. Доволен. Да и как довольным не быть, когда он на хорошей молве живет и везде желанный гость! Чего больше хотеть? Теперь только домом зажить да Жигареву дочку сосватать. Настеньку.

А Настя, надо сказать, тоже была трудовой семьи веточка. И шить и мыть. И покос косить и воду носить. И вязать и плясать - во всем не последняя. Пройдется, бывало, Настя по кругу - зимой черемуха зацветет. Снег тает. Гармонь сама собой выговаривает малиновыми голосами заветные слова.

Как для такой красной ягоды рук пожалеешь, гнезда не совьешь?

Свил Яков гнездо. Не так чтобы терем, а все-таки на четыре окна с терраской. Кухня, горница, сени тесовые. Железная крыша, высокая труба с жестяным колпаком. На колпаке петух туда-сюда по ветру поворачивается, Якова с молодой женой веселит. И со стороны на них любо-дорого поглядеть, порадоваться.

Доволен Яков сам собой, своей женой, своим домом, своим петухом на крыше. Достиг счастья.

Второго Егорием звали. Недовольным кликали. И было за что. Смолоду таким рос. Дядя Егорку три года в приходской школе учил. Читать, писать, считать парень научился. Худо ли? Так нет, мало ему этого. Недоволен малец своей грамотой. К учителю стал бегать за книжками. Перечитал их все - опять мало. Заводскому начальству покоя от него не было. "Дай, дяденька, хоть на ночь книжоночку". Все шкафы в заводе перерыл, а довольства нет.

И так во всем. Мельницы-ветрянки ребята ладить начнут. И он свою мастерит. И прямо скажем, хитрые меленки выдавал. С трещотками от воробьев на огороде. Или с музыкой для потехи. Валок крутится, струны гусиными перышками перебирает. Ладно звенит. Все хвалят. А Егор:

- Подумаешь - невидаль! Чему тут дивиться? За что хвалить?

Таким и вырос. Так и работать стал. С домны начал. На дутье тогда его поставили. Мехами в те годы дули. Водяными колесами мехи качались.

Скоро парень к дутью приобык. Хорошо платить ему стали. Всех теток своих в кашемировые платья одел. Дядьев не забыл. Кому сапоги, кому пыжиковую шапку. Сам-то Егор был не падок на деньги. Все любили его за это, а всамделишным человеком не считали. Так и числили тронутым. Недовольным.

Когда его, неженатика, старшим над всем доменным дутьем поставили, ему бы и ночью - рот до ушей спать. А он:

- Толку-то что над холодным дутьем старшим быть? Вот коли б мне волю дали дутье нагревать, чтобы нутро домен оно не студило, тогда бы - да.

Выслушали начальники. Видят, дело говорит Егор.

- Валяй, парень. Грей дутье.

Сказано - сделано. Меньше угля домны запросили. Ходчей плавки пошли. Больше чугуна стали давать.

Вскорости на его горячем дутье по всей нашей округе домны заработали. Мешок денег Егору насыпали. В Питере стали про него говорить. В заграницах его дутье переняли. А он хоть бы что. И бровью не повел. Тут его дружок, Яков, из себя вышел и давай товарища костерить:

- Егорша!.. Сердце-то есть в тебе? Глянь, как вокруг тебя солнечно. Господа перед тобой шапки ломают. Лошадку бы полукровку, корову бы тагилку, собаку вислоухую завел. Ты теперь все можешь. Жену бы - соболью бровь, господскую кровь - в дом ввел. Неужели не видишь, сколько сердец в кисее да в бархате по тебе стучат?

- По мне ли они стучат? - отвечает Егор товарищу. - Не по моей ли славе? Да не по моим "петрам" да "Катенькам" - по дурной казне, которая ни за что привалила? Что я такое сделал?

Тут Яков ему в сердцах:

- Брось прибедняться, Егор. Весь белый свет твою горячую воздуходувку перенял. Ты что?.. Опять недоволен?

А Егор ему чуть не со слезами в голосе:

- Чем же довольным быть? Разве в одном горячем дутье дело? Все домны наши перекладывать надо. Ростом они с самовар, а угля просят столько, что кромешный ад протопить можно. Разве это домны? Куда только департаменты смотрят!

И пошел управителей подковыривать. Клинья под них подбивать. Начальство глядело-глядело на недовольного грамотея, слушало его, слушало да и по шапке.

- Нищему пожар не страшен, - говорит Егор. - Особливо если у него руки есть. В гору работать пойду.

Пошел в гору. Спервоначалу рудобоем стал. Без охоты его горщики в артель взяли. Женский пай дали. Треть. А через неделю тремя паями челом ударили. На части Егория стали рвать. Одна артель зовет, другая переманивает, третья чуть не на коленях стоит:

- Егорий Гордеевич! Пожалей нашу бедность! Стань над нами старшим. Заработки-то видишь какие. Помоги!

А Егор смолоду добрая душа. В самую что ни на есть пропащую артелку вошел. В поисковую. На фарту она работала. Пробные дудки била. Руды искала. Найдет - фарт. Нет - квас да редька.

Случалось, эта артель по месяцу, по два потеет - колодец в руде пробивает. Пласт рудный ищет. Пройдет, бывало, шахтенку артель в надежде на богатую руду, а пласт пуст и беден, как пьяная голова в понедельник. Один старый камень да слезы.

- Что делать, Егорий Гордеевич? Неужто струмент в кабак закладывать?

А он им:

- Тоньше надо дудки бить. Скорее дело пойдет.

А те:

- Тоньше себя колодец не выкопаешь. Как в нем управляться с киркой да ломом будешь?

А он им опять:

- Дудка может и в палец тониной быть. Лишь бы руду показала. Сверлом надо гору сверлить. Буравом буравить.

Старики рот шире церковных ворот открыли:

- В своем ли ты? Буравом десять вершков пробурить можно. Ну, двадцать, на худой конец. Не ум ли за разум зашел у тебя, Гордеич? Выпил бы.