Людмила Петрушевская - Дом девушек

- Дети - самые лучшие слушатели, - говорит эта Ксения.

- О да, - соглашаюсь я.

- Приходишь - крик, гвалт, но начинаешь выступление... - заводит она на полном крике, "газик" рыпается по ухабам, мотор ревет.

Может быть, меня разыграла жена Андрея? Наняла подругу? Нет. Все подтвердилось. Маму выписывают завтра, завтра.

- ...сказки народов, - заканчивает Ксения.

- Простите, а как вас по отчеству?

- Зовите просто Ксения.

- Ну как-то неудобно, вы давно на пенсии?

- Я? Я не на пенсии, - отвечает эта безотцовщина, а сама явно уже кандидат в бабушки.

- А я на пенсии, - говорю я, - вот выйдет книжка моих стихов, мне пенсию пересчитают, буду получать больше. Пока что мы с Тимой живем Бог знает как, и маму вот из больницы выписывают, и дочь по уходу за двумя детьми только алименты, а сын инвалид (перечисляю, как нищий в электричке).

- А я, - говорит не имеющая отчества, подскакивая на ухабах совместно с нами, - я выиграла машину. Водить учусь.

- Да, некоторые покупают лотерейные билеты, потом говорят, что выиграли, я знаю такие судебные процессы об отобрании прав.

- У нас сын! - говорит отца не помнящая, тряся щеками при скорой езде. Его надо возить в музыкалку, так что пригодилось! Муж принципиально машину не водит, потому что лотерейный билет купила моя мама.

- Все понятно, поздно родили, - говорю я, - но ничего. Воспитать успеете к восьмидесяти-то годам.

- Мам, - говорит Тима, он меня то "мам", то "баб" зовет. - Мама! Я есть хочу! - Ваша дочка, это ваша дочка, хочешь конфетку? - забормотала эта всем чужая.

Он съел как собака, гам! И посмотрел еще.

- Спасибо скажи и надень шапку, тогда тетя даст тебе еще, - говорю я.

Тима сидит, как бы не веря в такое.

- Вот шапку снял, - говорю я, - если ты заболеешь, я ведь бабушку из больницы беру... Я завтра - оп! (подпрыгнули) - бабушку из больницы беру... (предупреждая его вопрос "каку таку бабушку?") помнишь бабу Симу? Баба Сима не разрешает без шапок ездить! У-у! Надень шапочку. Тетя еще конфетку даст.

Тетя бормочет:

- Да-да, я всегда про запас... У меня язва желудка... Мама снабжает импортным, насильно запихивает... Так дай же ребенку!

- Ну (это я), раз-два, надеваем! - И накидываю шапочку на него. Смотрим друг на друга выразительно, Тима и я. Тетя молчит.

Есть же некоторые. И про мать ее все ясно. Лотерейный билет, машина, импортные конфеты...

Тима осторожно тянет руку к шапке.

- Не снимай, Тима!

Неудобно как. Ксения без отца задумалась и поникла головой, трясясь, как холодец. Есть люди, которые легко-легко убивают, перед ними надо на четвереньках плясать, чтобы удостоиться одного взгляда, они же смотрят не выше подбородка, об улыбке нечего и говорить. Просто так задумчиво глядит мимо.

- А шоколадную ему можно? Я знаю, некоторым детям запрещено, моему сыну. Я говорю:

- Нет, шоколадную ему нельзя.

Тима окаменел, насколько это возможно в прыгающей машине.

- А у меня остались только шоколадные, увы.

- Спасибо, а то потом, знаете... Сыпь и все такое. - Я держусь. Мы не нищие! Тимины глаза переливаются, как чистой воды бриллианты, все выпуклее и выпуклее. Сейчас скатятся эти слезы, нищие слезы. Он отвернулся. Он стыдится своих слез, молодец! Так просыпается гордость! Его ручка ищет мою руку и с силой щиплет.

Тетя деликатно отправляет в пасть конфету.

- Мне нельзя долго не есть.

- Ну ладно, - говорю я, - так и быть, я разрешаю. Ничего, одну в день можно, тем более что это не шоколад, а соевая смесь. У нас давно настоящего шоколада нет. Понижен процент содержания.

Тима чавкает, как его прабабка, неудержимо и захлебываясь. У меня в животе воет пустота, словно в печной трубе.

Нас встречают в пионерлагере.

- Вы знаете, вы сначала чаю попьете? Они только что чай отпили, пионеры.

Уже стемнело, желтые фонари, воздух опьяняющий, сыплется морозная пыль.

- Не знаю, - говорю я. - Надо подготовиться к выступлению.

Ксения, лишенная отца, возражает:

- Как же! Успеем! Обязательно горячего чаю, ведь говорить придется! Для голоса!

Сидим за столом в огромной столовой, я пью чай с карамелью и дважды покусилась на большие куски хлеба, им здесь хлеб режут ломтями от круглых хлебов, больше всего люблю неудержимо, неудержимо люблю хлеб. Капает из носу, у меня в портфеле с рукописями чистая откипяченная тряпочка, но как ее достать, деликатно сморкаюсь в бумажку, у них тут вместо салфеток нарезаны бумажки. Где-то вдали шумят дети, их заводят в зрительный зал, мы с Ксенией забежали в туалет, она там задрала юбку и стала снимать с себя шерстяные рейтузы и осталась в шерстяных колготках, мелькнуло обтянутое брюхо и жирное лоно. Ужас, до чего мы не ведаем своего безобразия и часто предстаем перед людьми в опасном виде, то есть толстые, обвисшие, грязные, опомнитесь, люди! Вы похожи на насекомых, а требуете любви, и наверняка от этой Ксении и ее матери ихний муж гуляет на стороне от ужаса, и что хорошего, спрашивается, в пожилом человеке? Все висит, трепыхается, все в клубочках, дольках, жилах и тягах, как на канатах. Это еще не старость, перегорелая сладость, вчерашняя сырковая масса, сусло нездешнего кваса, как написала я в молодости от испуга, увидев декольте своей знакомой. И правильно, что на Востоке такую Ксению (и меня) упаковали бы до предела в три слоя, до концов рук и подошв, и подошвы бы замазали хной!

Я отговорила свое, дети затихли, мы причем, как всегда, выступали вдвоем с Тимофеем, он сидел за моим столиком на сцене рядом со мной и наливал из графина воду в стакан, стучал, булькал, пил эту сырую воду, холодную и отравленную, а остаток сливал обратно - и ладно. Хотя пионервожатые, стоящие сзади своих пионеров лицом к нам, как лагерные капо, уже настороженно и злобно переглядывались. Но, как всегда, искусство победило, я сорвала апло-дисман, и мы с Тимошей пошли за кулисы ждать ужина. Я пыталась отправить Тимочку в зал к детям, посмотреть на Ксению, но он ни в какую, не дал бабе посидеть одной справиться с мыслями. Да, так о чем я? Плотно забрался на колени в пыли, во тьме кулис, ревнивый, требовательный, и стал оттуда смотреть в спину сказительницы, которая действительно ковырнула два раза картофелину (глаза), насадила ее на вилку, распустила мочало и с поварешкой и щипцами для белья показала очень симпатичную оригинальную сказочку, неожиданно для меня. Ах, друзья мои, и в старческом теле мерцает огонь ума! Брать хотя бы пример моей великой почти что тезки.

После сказочки мы пировали за отдельным столиком, дети подходили посмотреть на кукол сказительницы, а я под шумок взяла с собой, опуская незаметно в сумку с рукописями, три громадных бутерброда маслом друг к другу и конфет карамелей: будет пир горой, когда приедем домой. И льстиво выпросила эту огромную, видно с рынка, породистую шершавую картофелину с двумя выковырнутыми ямками, якобы чтобы Тиме устроить тоже повтор сказки, а на самом деле это же на второе! На второе блюдо!