Радий Погодин - Дверь

- Неразрешимая ситуация. - Лидия Алексеевна пожала плечами. - Жаль человека. Александр Иванович, только вы догадались, больше никто. Рыжий Левка меня презирает - с ним уже скучно.

Зашла Рампа, попросила, чтобы тише орали: на дворе собрался народ думают, драка.

Кочегар встал, закрыл вентиляционные шкафы. Петров кивнул на стену.

- Жуть. А как же со Станиславским?

- Живопись первична. Режиссура вторична, - сказала Рампа.

Арсений ее поддержал, смакуя глинтвейн:

- Гвоздики мало и перцу душистого... Режиссеры - это купцы. И то, если крупные. А мелкие режиссеры - приказчики. Заворачивают старый товар в новые обертки сообразно состоянию вкуса и спроса. Иногда и просто дерьмо завернут. На дерьмо, кстати, сейчас большой вкус и спрос. Но в основном обертка в моде, упаковка, раскрашенный мешок. А быть там или не быть такого вопроса нет. Не стоит. Зритель наслышан и навиден. Он теперь хочет Гамлета в красном или в звездно-полосатом. И чтобы Гамлет прямо на сцене искал бы фигу, желательно где-нибудь ниже пояса.

Они схватились определять, кто из режиссеров купец, кто приказчик:

- Стреллер - купец. - Щеки у них надулись.

- Феллини - тоже. - Глаза у них выпучились.

- Бертолуччи - купец.

- Антониони - приказчик.

- Ризи - коммивояжер. - Складка справедливости легла у них меж бровей.

- И вы купцы, - сказала Лидия Алексеевна.

И улыбка окрасила их судейские лица.

- Не-е. Мы товар. Нас еще упаковать надо. Вон Петрова послезавтра упакуют - и пожалуйста, жене подарок на Восьмое марта.

Под выкрики "Приказчик! Купец! Жулик!" Петров тихо вышел в коридор и тихо вошел в кочегарку.

Рампа плакала, облокотясь на тумбочку, Она не отвернулась, не закрыла лица.

- Ты что? - спросил Петров.

- Все уходят. - Рампа махнула рукой. - Сева ушел. Ты уходышь. Кочегар уходыт... В деревню. Нахал уходыт - в море. Зачем люди уходят? Надо приходыть, а они уходут.

Петров погладил ее по плечу.

- Прощай.

На улице было ветрено. Петрову повезло, он быстро поймал такси.

Из-под колес, как взмах лошадиной гривы, летел мокрый снег. Окна в домах - как глаза совы.

В палате его встретили восторженно.

- К тебе анестезиолог приходил два раза. Ты где был?

- В ресторане.

- Хорошо гульнул?

- Я малопьющий.

- К тебе тут людей приходило - мешков нанесли на неделю. Наверное, апельсины.

- Наверное. - Петров сложил мешки под кровать и лег. Мыслей в голове у него не было никаких, но стояло перед глазами лицо Лидии Алексеевны Яркиной, доктора наук, близорукой женщины с рыжими волосами и голубыми драгоценностями. У нее есть сын - Левка. Теперь она родит еще, от Арсения. Петров чувствовал, что это именно так. От Арсения она уйдет, и Арсений вздохнет с облегчением. Будет посыпать свою грудь и живот табачным пеплом.

Потом Петров вспомнил, что даже не погладил Мымрия. Но возразил себе. Мымрия все время прижимал к животу Эразм и говорил горячо, что возьмет его в море, что скифу уже давно пора побывать за границей. Мымрий восторженно брякал.

Петрова Мымрий встретил в каком-то скорбном ключе, как бы со слезой. "А вдруг этот Мымрий - она?" - мысленно воскликнул Петров. Его охватил ужас. Прямо в пижаме он залез под одеяло, свернулся клубочком и затих. А когда согрелся, уснул.

Он шел по уютному городу, похожему на Ленинград и на Ялту одновременно, в веселой вечерней толпе. Такого еще не бывало - город в его сновидениях всегда был пустым и разваливающимся. Навстречу ему шел высокий, слегка прихрамывающий человек в коричневом кожаном пальто, коричневой кожаной кепке, коричневых кожаных перчатках, с молодой коричневой таксой на поводке - кобелем.

- Здравствуйте, Александр Иванович, - сказал высокий человек в коричневой коже - шевро-мароккан.

Петров поклонился, вложив в поклон свидетельства своей образованности, воспитанности, радости и готовности поддержать беседу конечно, если не очень долго.

- Хочу сказать. - Арнольд Николаевич улыбнулся, отгораживаясь улыбкой от прохожих и от возможного желания принимать его легкий тон за легкомыслие. - Я сделал небольшое, но важное для себя открытие. Сообщу только вам. Понимаете, Александр Иванович, Антуан де Сент-Экзюпери, строго говоря, не корректен, утверждая, что мы отвечаем за того, кого приручаем. Это лишь часть истины, этакий сегмент. Первое: желающих приручиться несравненно больше, чем желающих приручить, и они наседают. Второе и главное: лишая кого-то свободы воли, то есть приручая, мы сами этой свободы лишаемся. Посмотрите на меня: я на таком же коротком поводке по отношению к моей таксе, как и она по отношению ко мне. Это цепи, Александр Иванович, но, лишившись их, мы лишаемся всего. Вот так, гуляя по вечерам, я думаю. Днем я думаю о подводных лодках. Численность команды на атомном подводном крейсере я хочу довести до трех человек: можно и вовсе без людей, но отвечать за глупость должны люди, а не автоматы. Желаю всего наилучшего. - Арнольд Николаевич улыбнулся, блеснув белизной зубов, и повел свою таксу к молодому задумчивому милиционеру.

Петров шел в нарядной толпе, словно плыл среди неспешных и некрутых волн, которые мягко подталкивали его то в одно плечо, то в другое.

Вдруг кто-то взял его за локоть.

- Привет, Петров.

Петров повернулся. Ему улыбалась молодая женщина, считавшая, вероятно, что Мирен Матье ей подражает во всем. Петров мог бы поклясться, что никогда раньше ее не видел.

- Я могу сказать только тебе, Петров. Я уйду от него. Отдам Сансика в интернат и уйду. Петров, мне очень хочется плеснуть в его сытую, сальную, наглую, самодовольную рожу уксусной эссенцией, хоть это и не современно. Плесну и сяду. И черт с ним. Ну, пока, Петров. Сказала тебе, и стало легче.

- Но почему?..

- Ты что, не понимаешь?

- Нет... Но...

Женщина послала ему воздушный поцелуй и скрылась в дверях под вывеской "Кружева".

Потом к нему подошли два незнакомых парня, сказали:

- Петров, не мы будем, но мы ее распечатаем. Черт нас задери, век свободы не видать.

- Кого распечатаете?

- Ювелирную лавку. Ты видел, какие там цены? Мы зашли и до сих пор в кайфе. Какой трудящийся может купить брошку бабе или кольцо дочке за тридцать тысяч? Это же специально для нас - для ворюг и рыночных князей.

- Но почему вы это мне говорите? - шепотом спросил Петров.

- Надо же поделиться, чтобы потом язык не чесался. А ты... Ну ладно, Александр Иванович, мы тебе сказали, и все. И все. - Парни кивнули ему, как бы обещая быть осторожными, и пропали в толпе.

Улица вывела Петрова на пустынную площадь. Камни площади были в щербинах от разорвавшихся мин. Черные стены домов и белые языки известковой пыли.

Посередине в золоченом кресле, нога на ногу, сидел Старшина.

- Трон, - сказал Старшина просто. - Трон пустовать не должен.