Питер Леренджис - Наблюдатели

Адам посмотрел на Лианну:

— Ты что говорила ему? Что спасла меня и его? Дважды герой?

Лианна всплеснула руками:

— О господи, не начинай ты все заново. Хочешь, чтоб я поделилась лаврами? Ради бога.

— Да все это ложь. Это ты дралась с Эдгаром и проломила ему башку клюшкой.

Лианна побледнела:

— Да откуда ты все это взял?..

— А когда мы оба очутились в воде, ты стояла и глазела. Ты пальцем не пошевелила, чтобы помочь нам. Потом ты стала орать, и кто-то, должно быть, услышал. Вот как нас спасли. Как же тебе повезло, что ни Эдгар, ни я ни черта не помним.

— Но там никого не было, Адам. Ни одна живая душа не могла все это видеть.

— Я там был, Лианна. Я все видел.

— Ах вон оно что!.. — Лианна нервно засмеялась и стала пятиться к двери. — Это вытесненные воспоминания из твоих снов? Но это же глупо, Адам. Ты меня оскорбляешь.

Эдгар переводил взгляд с Адама на Лианну.

— Куда это ты?

— Это он все врет, Эдгар! — выкрикнула Лианна. Глаза ее метали молнии. — Ты ничего не можешь доказать, Адам.

— А ты?

— Я не хочу оставаться здесь и слушать, как ты обливаешь меня грязью. — И она выскочила из дома.

Адам заставил себя не двигаться с места и не бежать за ней.

Пусть уходит. Пока.

— Ты что, правда, вспомнил? — спросил Эдгар, но на лице его читалось недоверие.

Адам кивнул:

— Нам есть о чем поговорить.

Внизу хлопнула входная дверь. Эдгар опустился на кровать с задумчивым видом. Он был явно смущен.

А может, лучше не копать больше?

Пусть все это умрет.

Из окна раздался визг тормозов. Адам вскочил.

Они с Эдгаром бросились к окну.

Первое, что бросилось в глаза Адаму, — хоккейная рубашка.

Лианна.

Она лежала на асфальте лицом вниз.

Рядом поперек дороги стояла машина. Зеленый «вольво».

Дверца открылась, и из машины с плачем выскочила Лианнина бабушка.

— О боже! — пробормотал Адам.

Эдгар уже мчался к двери, бросив на ходу:

— Надо помочь!

Адам побежал за ним.

Это было последнее, что он сделал.

Дело № 6791

Имя: Адам Сарно

Возраст: 14

Первый контакт: 54.35.20

Испытание прошел: ДА

Она родилась. Она дышит. Она чувствует.

Она реагирует пронзительным плачем. На холод. Свет. Боль.

Без пристанища. Без ласки.

С голым инстинктом.

Ее поднимают чьи-то руки. Закутывают в одеяльце.

— Получилось, — раздается низкий голос. — Снова.

Дверь открывается.

Она делает движения.

Тепло.

Пронзительные крики стихают и сменяются слабыми всхлипами.

Она перестает копошиться.

Засыпает.

Когда она просыпается, те же руки несут ее по ярко освещенному коридору.

— Разве мать не оставила никакой записки? — спрашивает голос. Другой — мягче, выше.

— Нет. — Тот же низкий, от которого она начинает плакать.

— Взгляните на сходство. Одно лицо с матерью.

— Зарегистрировали младенца, доктор Рудин?

— Конечно.

— Распорядились, чтобы начали составление бумаг на удочерение?

— Агентство то же, что и в прошлый раз?

— Поторопитесь, пожалуйста. Мне нужна ваша помощь.

— Что сказать вашей дочери?

— Скажите, что еще пару часов буду занят. Да, будьте любезны, попросите кого-нибудь принести ей обед.

Прежде чем покинуть доктора Блэка, доктор Джулия Рудин поудобнее уложила крошечную головку. Проворно, но осторожно. Как бы мимоходом.

Сзади на шейку младенцу она поставила красную метку в виде стрелки. Как и другому подкидышу. Когда это было? Год тому назад?

Когда доктор Блэк выходил из палаты, личико младенца казалось спокойным и умиротворенным.

Доктор Рудин прошла в небольшую приемную. Там сидела, уткнувшись в журнал, девочка лет двенадцати.

— Прости, Уитни, — проговорила молодая женщина-врач. — У меня плохие новости. Папа сказал, что…

Девочка отложила журнал и подняла глаза на женщину.

— Ева, — сказала она.

— Что?

— Малышку назвали Евой.

— А ты откуда знаешь?

Уитни улыбнулась и пожала плечами.

Девочка снова взяла в руки журнал, и доктор Рудин заметила что-то сзади на ее шее. Пятнышко. Красное. В форме стрелки.

— Ты не зайдешь в гостиную, дорогая? Ева перестала есть.

Она знала. Знала по маминому голосу. Ласковому и обеспокоенному.

Ласковый и обеспокоенный — не слишком хорошее сочетание.

Но почему? Почему им приспичило именно сейчас?

Потому что мне пора кое-что узнать , — подумала Ева.

Родители никогда не говорили ей правду про ее происхождение; они не хотели признать это, но Ева сама догадалась, да и как было не догадаться, когда она ни капельки не похожа на них — ни лицом, ни характером, ничем — это же очевидно. И то, что ей шесть лет, вовсе не означает, что она глупая.

— Ева, милая, ты меня слышишь? — снова окликнула ее мама.

Ева хотела ответить, но не могла выдавить из себя ни звука.

Не могу я идти туда.

Но ведь надо!

Кому-то ведь надо. А то мама с ума сойдет.

Ева закрыла глаза. Заглянула в себя. Она должна быть кем-то еще.

Селестайн.

Да. Это я и есть.

Селестайн ничего не боится. У нее своя большая комната, и родители туда не входят. Она красивая, сильная, и ей все до лампочки.

Незачем идти туда. Вот разве что сама захочу…

Ева оторвалась от своей тарелки:

— Подожди, я доем.

Разве мама и папа когда-нибудь повышали голос? Это на кого? На Селестайн? Вы что, рехнулись? А вот на простушку Еву еще как.

К Кэролайн попробуй подступись.

Ева доела. Вымыла тарелку.

Затем нехотя вошла в гостиную.

Мама сидела на диване, папа в кресле, но телевизор был выключен. Они ждали ее, улыбались, но как-то грустно:

— Садись, дочурка.

Думай. Скажи что-нибудь. Сделай что-нибудь.

Ева откинула волосы и села на диван.

— Милая… э… помнишь, учительница как-то просила всех принести свои совсем-совсем детские фотографии? — начала мама.

— А ты спросила, почему у нас нет твоих фотографий из роддома? — подключился папа.

Вот оно. Не хочу. Нееееет!..

— Мне кажется, ты и сама что-то такое предполагала… — продолжала мама.

— Подозревала, — уточнил папа.

— Верно. Дело в том, Ева, что… потому что… — Мама начала плакать.

Не могу слышать слово НЕ МОГУ…

А когда мама наконец сказала это, когда все вышло наружу, причем именно так, как и полагала Ева, Селестайн отступила. Она растаяла, оставив Еву одну. А Ева падала и падала в дыру, которой не было ни конца ни края.