Мария Прилежаева - Юность Маши Строговой

Глава 12

Никто не удивился, когда Строгова на экзаменационной сессии сдала несколько экзаменов досрочно, а за литературу XIX века заслужила особое одобрение Валентина Антоновича.

- Хотела бы я знать, за что он так расхвалил нашу москвичку? спросила Юрия Ася.

- Наверно, за то, что отвечала отлично и не похоже на других, ответил он не задумываясь.

- Давно ли за непохожесть на других ты называл Строгову индивидуалисткой? - уличила Юрочку Ася.

Она произнесла эту фразу с вызовом, полагая, что быстрая смена взглядов не служит украшением человека. Усков поставил портфель на пол и свернул цигарку.

- Вопрос об индивидуализме надо обсудить принципиально, - строго заметил он.

- Выдернешь десять цитат из разных книг?

- Могу привести практические примеры из жизни.

- Есть наблюдения?

- Есть.

На мгновение Усков увидел настороженность в Асином лице, однако она рассмеялась, и он узнал наивные ямочки на ее щеках.

- Вот тебя индивидуалистом уж никак не назовешь! - воскликнула она с той простодушной искренностью, перед которой Юрий чувствовал себя безоружным.

"Черт ее разберет!" - подумал он с досадой.

Ася вынула из портфеля книгу, полистала страницы.

- Посмотри, - небрежно предложила она.

Усков ахнул - это была та самая книга, которую он давно и безуспешно разыскивал. Он ухватился за нее и не в силах был выпустить из рук.

- Как раз к твоей теме, - улыбнулась Ася.

- Ну еще бы! Ах, черт!

- Можешь взять.

"Все-таки у нее есть товарищеская закваска, - рассуждал Усков, подкупленный Асиной щедростью. - Но в то же время она здорово себе на уме. Загадочный тип! Не разберешь".

Наконец наступил знаменательный день. Юрий вышел из дому за час до занятий он жил на окраине города; для неторопливой ходьбы часа было достаточно.

Юрий озабоченно прижимал к боку свой толстый бывалый портфель. Он был нервно настроен. Явно бесспорны научные выводы, к которым Юрий пришел, и все же...

Переулком шагал двугорбый верблюд. Верхом на верблюде сидела женщина в ватных штанах и платке, обмотанном вокруг головы, как чалма. Верблюд надменно покачивал головой. Юрий проводил их задумчивым взглядом.

"Я не нуждаюсь в похвалах, - продолжал он уверять себя. - Тщеславие есть пережиток, недостойный комсомольца, но если нужно за убеждения драться - я готов".

Он походил на петушка, нахохлившегося перед боем.

- Наш штатный оратор! - приветствовала его Дорофеева.

- В предвкушении торжества, - добавила Ася.

Усков не мог удержать довольную улыбку.

В аудиторию быстро вошел Валентин Антонович:

- Начнем, начнем, не будем терять время!

Он указал Ускову место рядом с собой.

Усков открыл портфель и выложил на стол картотеку эпитетов, почувствовав при виде ее прилив бодрости.

Он откашлялся, поднял глаза к потолку, так как вид аудитории рассеивал внимание, и произнес вступительную фразу, которую долго лелеял:

- Раньше чем перейти к собственным выводам, мы сочли нужным тщательно ознакомиться с историей вопроса. Мы подвергли исследованию...

Дорофеева оперлась щекой на широкую белую ладонь и сосредоточенно слушала. Валентин Антонович расправил галстук, взбил гребешком реденькую гривку над теменем и удобнее устроился на стуле.

- В результате, - продолжал Усков, - мы пришли к заключению, что все существовавшие до сих пор попытки дать научное объяснение природе эпитета, как наиболее существенного элемента поэтического стиля, не выдерживают критики... - Он покосился на профессора и снова обратил взор в потолок. Мы ломились бы в открытую дверь, если бы стали доказывать несостоятельность классификации литературоведа... - Он назвал известное имя.

- Но все же? - слегка недоумевая, прервал Валентин Антонович.

- Но все же, - без тени смущения подхватил Усков, - мы уделили этому ученому достаточно внимания.

На щеках Ускова выступили красные пятна, левая рука привычно вступила в действие. Чем больший азарт охватывал докладчика, тем энергичнее жестикулировала рука. Усков подверг сокрушающей критике важнейшие работы по эпитету советских и дореволюционных исследователей и с ехидной усмешкой перечислил в дополнение ряд малоизвестных имен. Для студента Ускова не существовало авторитетов.

Он сделал небольшую, полную драматизма паузу, во время которой Дорофеева тихо вздохнула, опершись на обе ладони, и сообщил с непоколебимостью истинного энтузиаста науки:

- Наш уважаемый профессор Валентин Антонович в своих трудах...

Валентин Антонович не повел бровью. Он держался мужественно, пока его "опровергали".

Усков перешел к изложению собственной теории.

Теория его заключалась в том, что выбор эпитетов целиком определяется мировоззрением писателя. Усков немало потрудился над тем, чтобы заключить все разнообразие эпитетов Толстого в стройную схему, он разнес их по рубрикам и мучительно долго придумывал наименование каждой рубрики.

Казалось, ключ к пониманию Толстого он надежно держит в руках.

Сейчас следовало в этом всех убедить. Усков приступил к картотеке.

- "И первый раз после Аустерлица он увидел то высокое вечное небо, которое он видел, лежа на Аустерлицком поле, и что-то давно заснувшее, что-то лучшее, что было в нем, вдруг радостно и молодо проснулось в его душе".

Усков прочитал и умолк. Неожиданно он испытал беспокойство. Возникшая теперь пауза непонятно для студентов затянулась. Перед Юрием предстала вдруг жизнь, большая, пленительная, трудная, и та железная схема, которую он изобрел, ничего не прибавляла к ее пониманию. Жизнь в книгах Толстого была сама по себе, а схема эпитетов, сочиненная Усковым, сама по себе.

Ключ выпал из рук.

Усилием воли Юрий подавил волнение и продолжал перебирать свои карточки, на которых по кусочкам разложил Толстого.

Ася не слушала. Она перестала слушать после того, как Юрий изобличил Валентина Антоновича в ненаучности его заключений.

Ася пришла на семинар в полной уверенности, что будет хвалить Ускова, хотя не знала, какие открытия ей предстоит услышать. В глубине души она считала Юрочку "занозой". Враждовать с ним не было смысла. Но когда Усов обрушил критический пыл и на Валентина Антоновича, Ася круто изменила намерение.

"Дурак!" - энергично решила она и приступила к обдумыванию контрвыступления. На этот раз она не брала первая слова. Дорофеева отняла от щек большие белые руки и, грустно рассматривая их, сказала:

- А ничего нового о Толстом из доклада Ускова я не узнала. Напротив, Толстой-художник от меня куда-то ушел...

Усков побледнел.

Студенты выступали один за другим, и с каждым новым выступлением Усков стремительно погружался в пропасть.

Катастрофа была неожиданной и полной.

Усков смотрел на свою картотеку в тупом оцепенении, не умея скрыть горе и не догадываясь, что его нужно скрывать. Когда Валентин Антонович поднялся, Усков сгорбился. Ему хотелось зажмуриться.