Мария Прилежаева - Юность Маши Строговой

- Когда вы прочитали, Мария Кирилловна, что князь Игорь пересел из седла золотого в седло раба, я подумал: пусть бы лучше он умер!

Мария Кирилловна медленно, словно во сне, приблизилась к парте Лени Шибанова. Она пристально смотрела на него. Он смутился.

- Хорошо все-таки, что князь Игорь бежал.

- Значит, верно: лучше убитым быть, чем полоненным быть? - спросила Мария Кирилловна.

- Да! - ответил ей дружный хор.

Никто не сомневался.

Маша почувствовала, как безмерно устала. Она совсем была измучена, ноги не держали ее.

- Вот и все, ребята, - сказала она.

Урок кончился.

Оставалось еще одно трудное дело. Маша вспоминала о нем всякий раз, поднимая глаза на портрет Бочарова.

У нее не было больше уроков. Прямо из класса она пошла домой. Она спешила, как будто то, что она должна была сделать, надо делать скорей.

- Мария Кирилловна!

Торопливо шагая, ее догонял Борисов. Он остановил ее в дверях. Он забыл всю свою благовоспитанность и так сильно схватил Машу за руку, что она невольно вскрикнула: "Ой!" Должно быть, он с трудом сдерживался, чтобы не ругать ее, не топать ногами.

- Что это значит? - просвистел сквозь зубы Борисов. - Объясните, что это значит? - шипел он. Его маленькая головка напоминала головку змеи, которой хочется жалить. - Разве я не предупреждал вас, что приду сегодня на урок? Разве не спросил, что у вас намечено по плану? Я сказал инспектору, что у вас грамматический урок. Что же мы застаем? В каком положении я? Я, руководитель учебной работы в школе, не знаю, что делают учителя!

Он так сокрушался, что Маша, чудачка, решила ему помочь:

- Не берите на себя мою вину, Евгений Борисович!

- Само собой разумеется! Будьте покойны, не собираюсь покрывать ваши сумасбродства. Будьте покойны.

Борисов увидел выходящего из класса инспектора, который по инспекторским соображениям задержался ненадолго с ребятами, и, позабыв все свое достоинство, рысью к нему потрусил.

Он весь кипел, спеша уверить начальство в непричастности своей к дерзкой анархии на уроке Строговой. Делает что хочет, никого не спросясь. Типичный наплевизм. Где же самодисциплина учителя?

- Я специально привел вас к этой Строговой, чтобы вы самолично могли убедиться в том, что неоднократно докладывалось мною в роно. Чтобы удостоверились своими глазами в легкомыслии Строговой, самовольстве, неуважении к вышестоящему руководству! - внушал Борисов инспектору, торопливо листая толстую тетрадь, куда заносил наблюдения над учителями. Взгляните. Подробная запись. Изо дня в день. Не умеет строить урока. Нет подхода к ребятам. Не учитывает уровень развития класса. На уроке шум. Шум. Шум! Взгляните, не сумела объяснить полногласие. Нет элементарных знаний даже в объеме программы. Никудышный педагог! А фанаберии!

Он прервал поток восклицаний, разглядев на плоском, с обвисшими щеками лице инспектора поразившее его замешательство.

Инспектор в непонятном расстройстве приглаживал жесткую щетку волос над насупленным лбом и убегал взглядом в сторону, стараясь ускользнуть от завуча Борисова.

"Что такое? Инспектор его избегает! - Борисов опешил. - В роно новые веяния? Или... неужели у Строговой связи в роно?"

- Прошу дать установку, как отнестись к срыву учительницей плана занятий? - оскорбленно спросил Борисов.

Между тем они стояли уже на первом этаже, в раздевалке. Инспектор, так и не промолвив ни слова, надевал суконные боты и завязывал тесемки ушанки.

- Прошу настоятельно: сообщите свое мнение. Мнение роно по поводу урока Строговой, которая, вопреки программе и плану... - требовал Борисов, не желая дать инспектору улизнуть без ответа. - Обязаны осуществлять руководство? Пожалуйста.

- В конце концов, у вас собственное суждение есть? раздраженно-тонким голосом вдруг крикнул инспектор. - Руководитель вы учебно-воспитательной работы в школе или кто? Разберитесь.

Он поднял воротник и повернулся к завучу спиной.

"Подорван авторитет", - понял Борисов.

Звонко хрустел под ногами снег. Молодой, упругий снег, как в детстве! Запах мороза, как в детстве. Вон откуда-то взялась пестрая сорока, качает на заборе хвостом, и глазки у нее похожи на изюмины.

Человек невзрачной внешности, в ушанке из кроличьего меха, хмуро шагал морозными улицами. На душе у инспектора сумбур.

С одной стороны, безусловно, он должен был поддержать завуча Борисова, озабоченного воспитанием в молодых учителях самодисциплины. Без самодисциплины учителя нельзя правильно организовать педагогический процесс. Аксиома, бесспорная как дважды два - четыре.

С другой стороны, на сей раз инспектору не хотелось поддерживать завуча Борисова. И не поддержал, хотя неизвестно, как это для него обернется. Кто-кто, а уж Борисов - мастер строить всякие козни.

Какое-то смутное беспокойство, какой-то небывалый жар расшевелились в душе инспектора за этот час, пока он слушал в классе лихорадочно-поспешную речь мертвенно-бледной учительницы. Таких ребят он никогда на уроках не видывал! Просто вылетело из головы, что сидит на школьном уроке за партой и следует подготавливать выводы. Какие выводы! Слушал. О чем-то почти тосковал.

Так давно инспектор не испытывал чувств, похожих на пережитые нынче, как давно миновало забытое детство! "Высоко паришь ты на подвиг в отваге..."

Он не подозревал, что способен вместе с шестиклассниками зажечься. Пусть на один только час...

Надо было остаться, поговорить с учительницей - это она когда-то в роно озадачила его фантазиями о необыкновенности педагогического дела. Вот вам и фантазии! "Высоко паришь ты на подвиг..."

Но инспектор не остался, потому что Борисов требует: подавайте ему установку.

Не остался и бросил учительницу на суд завуча Борисова.

Глава 39

На полу валялись неприбранные книги. Маша и сейчас не собрала их. На столе лежал треугольник-конверт. Страшно было увидеть его при дневном свете! Маша спрятала письмо в шкаф, заперла на ключ и постояла несколько мгновений, вспоминая, зачем спешила домой.

С лихорадочной торопливостью, словно что-то гнало ее, она вырвала из тетрадки листок и написала письмо:

"Сергей! Милый Сережа!

Не надо прощать меня. Я знаю, что виновна перед тобой. Перед Митей я еще больше виновата. Он не узнает теперь никогда, как я хочу искупить свою вину перед ним.

Сережа, ты приехал в Москву, счастливый, прославленный, но для меня ты был прежним владимирским другом. Как хорошо мне было с тобой в тот вечер!

Пойми меня, Сергей. Я рассталась с Митей Агаповым. Я думала так и была несчастна. Я стыдилась своего несчастья и старалась скрывать его. Сережа, милый мой братишка, почему я должна причинить тебе горе? Я плачу. Если бы я могла отдать за тебя жизнь!