Мария Прилежаева - На Гран-Рю

- Задаешься?

- Ребята, он нам изменил.

- Связался с приезжим сопляком, мамашиным сыночком. Мамаша-то дама, видели ленты на шляпе?

- А наш Жюстен и растаял. Э-эх, подлиза! От своих к чужим отвалился.

- Я не подлиза. Мне от них ничего не надо. Если бы в замок к барчатам втирался, а эти... мне от них ничего. А что у него мать в шляпе, наверное, в России так заведено. Дама не дама, носи шляпу - и все. Не вру, они русские. Даже мэр про них сказал: вы, говорит, немного странные люди, немного русские чудаки.

- Хэ! Подумаешь, русские. А что за книги у тебя?

- Они мне дали, - обрадовался Жюстен переходу к мирной теме. Французский писатель Виктор Гюго сочинил. Заглавие "Отверженные". Значит, про бедняков. Буржуи своих не отвергают. А бедняки, ух, люто им. Буржуйские законы против них, работы не найдешь. Чуть что - с голодухи булку спер - тюрьма, а то каторга до смерти. Тюремщики - псы цепные. Виктор Гюго их пригвоздил. Зато Гаврош! Ну, парень, ну, парень! Оборвыш, гамен, а весельчак, а смельчак! Наш парень, будто в Лонжюмо и родился, такой наш! Про французскую Великую революцию слышали?

- А тебе кто сказал?

- Да он самый, Виктор Гюго и сказал, - любовно похлопал по обложкам книг Жюстен.

Понятно, мальчишки заинтересовались писателем Виктором Гюго. К счастью, никто не сообразил полюбопытствовать, где Жюстен раздобыл книги. Может, мадам Надин и месье Ильину было неприятно, чтобы кто-то узнал, что именно они достали Жюстену роман "Отверженные".

У этих русских, как заметил Жюстен, порядочно тайн и секретов.

- Но они хорошие люди. Все в Лонжюмо так считают. Немного чудаки, а хорошие. Когда они уедут... Они скоро уедут, - с грустью вспомнил Жюстен, - я расскажу вам всю книгу.

- Две, - поправили его.

- Две, и не об одном человеке, не думайте, что только о Гавроше, о многих замечательных людях - рабочих...

- Рабочие тоже не все замечательные, - перебили Жюстена.

- Больше замечательных, - спорил он. - Францию Виктор Гюго насквозь знает... Мы о своем Лонжюмо столько не знаем, как он о Франции. Я вам все расскажу, у меня в голове сто картин. Ну, пока...

И мальчишки отпустили Жюстена не только без тумаков, а с любопытством и даже уважением.

Слыхали, сто картин у него в голове! Наш кюре, наверное, о царстве божьем столько не накопил.

Между тем Жюстен прибавлял и прибавлял шагу, вдруг почувствовав, как соскучился об Андрэ. И... Стрекоза выпорхнула ему навстречу, когда он не успел еще войти в двухэтажный каменный домик, где разместилась школьная столовая и общежитие для слушателей, а одну комнатку занимали Андрюша с мамой.

- Где ты пропадал? Ах, какой невоспитанный мальчик! Не предупредил и пропал! - выговаривала Стрекоза, покачивая крылышками белого банта на затылке.

Конечно, тотчас выскочил Андрэ, и вспыхнуло бурное обсуждение романа Виктора Гюго. Русские друзья Жюстена его читали и прекрасно помнили героев, их приключения, беды и радости и, разумеется, сцены революционных боев, баррикады, пороховой дым, ужасающую ружейную и пушечную пальбу, кровавое зарево восстания над ночным Парижем. Они, Андрэ и Стрекоза, попросили Надежду Константиновну достать для Жюстена "Отверженных".

Как они все трое любили Гавроша, озорного, веселого, доброго!

Рос он без ласки, будто хилая травка, что вырастает на погребе, голодный оборвыш, а не найдешь добрее мальчишки.

Ранняя весна, вечер, порывистый ветер, черная туча ледяным ливнем заливает город, дождевые струи хлещут, как плетки. А на Гавроше поверх лохмотьев одна старенькая, неизвестно где подобранная шаленка, и ее парижский гамен отдает дрожащей от стужи нищей девчонке.

Добрый, добрый Гаврош! Смелый Гаврош! Баррикада революционеров бешеным огнем отражает наступление правительственных войск. Но патроны кончаются. И веселый оборвыш Гаврош оставляет баррикаду, чтобы у подножия ее подобрать патроны убитых врагов для своих, оборонять революцию. Вражеские пули летят в него - одна, другая, третья, а он поет озорные песенки, хохочет и как ни в чем не бывало делает свое дело, собирает патроны. Вражеские пули грозятся, гоняются за ним. Одна настигла. Еще одна. Маленький герой падает, не допев последнюю песенку.

Горько жалели Жюстен и его русские друзья Гавроша! Зачем его сразили шальные пули? Пусть бы он спасся. Зачем Виктор Гюго его не спас?

- Андрэ, ты хочешь стать героем?

- Конечно! Готов хоть сейчас. Только что нет баррикад.

Жюстен окинул его сочувственным взглядом. Слабак, даже не загорел ничуть.

- Андрэ, ешь больше. У вас вкусно кормят в вашей столовой. Один раз мадам Катрин дала мне русских щей, о-го! Я тарелку уплел, а она еще налила. Слушай, я еще расскажу про Гавроша.

- Да ведь я читал.

- Все равно. Гаврош...

- Да говори же по-русски, тебя учат русскому, хоть десять слов можешь выучить? - прикрикнул Андрэ.

- Ладно. Ладно, десяти слов не хватит. Гаврош был проказливый, не паинька. И голодный, на рынке торговка только и гляди, чтобы не упер булку с лотка... Штаны рваные, наши господские дети из замка на шаг его к себе не пустили бы... Они буржуи. Гюго показал трактирщика Тавардье, гад, повесить мало...

- Мальчики! Гарсон! - раздался звонкий, милый, как весенняя песенка жаворонка, голосок Стрекозы. Она успела слетать домой и вернулась с вестью, что сию минуту вся школа идет попрощаться с Иветтой. Ведь скоро, совсем скоро отъезд.

- Собрание?

- Никакого собрания. Месье Ильин сказал: "Посидим. Поговорим".

- Ура! - во все горло завопил Андрэ, и они пошагали к Иветте, где взрослые уже сидели на бережку, беседовали.

- Сколько бы ни протопал по земле, не забыть эту весну и лето. Заряд на душе и в мозгу до скончания века, - сказал кто-то.

- Радуюсь вашему подъему, но конечной остановкой Лонжюмо не будем считать. В некотором смысле отправной станцией, да. А дел впереди уймища! - улыбаясь, возразил Владимир Ильич.

- Полюбили мы вас, и-и-их! - сказал Чугурин.

- И Надежду Константиновну! А Инессу Федоровну! А Луначарского Анатолия Васильевича! А нашего доктора Александрова! - вторили все.

Благодарные. Душевные. Растроганные.

Хорошо на душе у Владимира Ильича.

Плыло над рекой негромкое, торжественное пение:

Вихри враждебные веют над нами,

Темные силы нас злобно гнетут,

В бой роковой мы вступили с врагами...

Иветта не слыхивала таких грозных, зовущих, покоряющих песен. Не оттого ли смолкли деревья над рекой? Не шелохнется ветка, не прошелестит листок. Замерли воды.

Знамя борьбы за рабочее дело,

Знамя великой борьбы всех народов

За лучший мир, за святую свободу.

Жюстен не понимает слов, но что-то в этом пении захватывает, тревожно пленяет. Может быть, потому, что сегодня вечер прощания? И звезды сегодня другие. Все небо лучится многоцветными огоньками. Привет, привет вам, люди!