Казис Сая - Сизифов камень

Ни на миг не мог оторваться от камня Сизиф и поэтому, когда он с громким пыхтением и болезненным стоном катил валун, придерживая его не только руками, но и грудью, щекой, упираясь в него лбом или плечом, то лишь вскользь воскрешал в памяти лицо незнакомки и мечтал: скорей бы камень понесся вниз, и тогда Сизиф, воспользовавшись передышкой, не спеша спустится следом, беспрепятственно думая по дороге лишь о ней. У подножья горы Сизиф наверняка вновь увидит девушку и непременно заговорит с ней. Узнает ее имя, похвалит длинные, по пояс, волосы.

Покраснев, та назвала свое имя: Меда... Сизиф прикоснулся к ее дивным волосам и почувствовал, как огрубели его руки - потрескавшиеся, покрытые волдырями, с обломанными ногтями.

- Чем я могу тебе помочь? - тихо спросила Меда.

- А ты и так помогаешь, - ответил Сизиф и вернулся к камню, не дожидаясь, пока эринии бичами станут подгонять его.

Спустившись в очередной раз с горы, Сизиф с удивлением заметил, что Меда лишилась своих длинных волос. Издали она походила на мальчишку. Узнав ее все-таки по зеленым задорным глазам, Сизиф крикнул:

- Меда! Где же твои волосы?

- Отрастут... - весело ответила Меда и быстрым движением сунула в руку Сизифу какую-то вещь.

Оказывается, Меда, для того чтобы руки его поскорее зажили и чтобы в другой раз он нежнее погладил ее по голове, спряла ему из своих волос на редкость прочную пряжу и связала рукавицы цвета спелой пшеницы.

Сизиф был почти счастлив. Даже камень под руками в Мединых рукавицах казался не таким тяжелым, он легче поддавался Сизифу, и дорога в гору представлялась короче.

Но, пожалуй, больше пленника радовалась своей выдумке Меда. Девушка велела Сизифу не жалеть рукавицы - как только волосы отрастут, она свяжет ему новые.

Но увы, рукавицы износились раньше, чем успели отрасти волосы. Сизиф, который на какое-то время воспрянул духом, снова стал придумывать различные уловки: все прикидывал, как укрепить валун на вершине. И он решил не выбрасывать эти дырявые рукавицы, а чтобы они не расползлись окончательно, нес их на гору в зубах, словно пес добычу.

Когда Сизиф очутился с камнем наверху, он осторожненько подсунул под валун одну рукавицу, затем другую... Для равновесия чуть пододвинул глыбу, поправил рукавицы... затаив дыхание, отошел в сторону, а камень... Камень продолжал лежать на вершине горы! Он напоминал горошину на верхушке яйца... Победа!

Ликующий Сизиф стал спускаться в долину, где о его триумфе уже знали. Сбежавшиеся отовсюду люди весело что-то выкрикивали, размахивали руками, а эринии позволили желающим взобраться на гору, чтобы скорее поздравить победителя.

Однако Сизиф не забыл, как те же люди измывались над ним в трудную пору его жизни, вспомнил, как советовали они закатить камень животом, языком и еще кое-чем... Сизиф почувствовал потребность удалиться от них, наедине окунуться в нахлынувшие на него волны радости и смыть заодно грязные издевательства, разбитость во всех членах, утопить брюзгливое понукание эриний: - "Живее, Сизиф, живее..." Так он и сделал: свернул в сторонку и, продолжая восхищенно следить глазами за камнем на вершине, стал спускаться по другому откосу, с другой стороны горы.

Сизиф шел и думал, что уж теперь-то Зевс сдержит свое слово и разрешит ему отправиться на благословенные Елисейские поля, где над ним не будут тяготеть никакие заботы, где он сможет вечно наслаждаться тем, что с радостью делал на земле.

И тут он вспомнил о Меде... Ведь она так ждала Сизифа и уж наверняка радостно помчалась вместе с остальными на гору, чтобы встретить его, броситься к нему в объятия...

Сизиф замедлил шаг, - может, и впрямь следует вернуться и поблагодарить девушку? - но тут черная тень заслонила солнце. Это бог смерти Танат, взмахивая огромными крылами, спешил взглянуть на работу Сизифа. От колебания воздуха камень шевельнулся и снова с ужасающим грохотом ринулся вниз, распугивая собравшуюся там толпу. Сизиф сник, опустился на землю и заплакал. И лишь когда свирепые эринии показались из-за горы, он поднялся и понуро поплелся к валуну.

Люди сгрудились в сторонке и молча глядели на обреченного. Среди них скорее всего находилась и Меда, но Сизиф не осмелился поднять голову и вглядеться в толпу. Хотелось поскорее откатить этот проклятый камень, ибо чем дальше он удалялся от свидетелей горького поражения, тем, казалось, меньше становилось его отчаяние, его позор - в минуту своего мнимого триумфа забыть о Меде! И сам камень стал ему теперь мил - он был просто необходим ему как своего рода орудие искупления вины, которое могло бы облегчить душу.

"Пожалуй, оно и к лучшему, что люди редко чувствуют себя счастливыми и слишком довольными, - скорбно размышлял Сизиф. - От счастья человек склонен терять голову и поэтому забывает об окружающих. При всем своем желании он уже не способен понять страждущих. Окажись таких счастливцев половина, остальным от обиды жить не захочется".

С сожалением вспомнил Сизиф, как далек он был от этих мыслей во время своего правления в Коринфе, - видно, многим владыка запомнился грубым, бесчувственным и несправедливым. Выходит, столь бессмысленный на первый взгляд, труд Сизифа все же не лишен смысла, коль скоро помогает ему постигать нечто новое для себя. А может, вообще не бывает труда, который никогда и никому не приносит пользы, работы, лишенной смысла?

Но эти мысли быстро улетучивались, подобно каплям пота, которыми он орошал свою тяжелую ношу, а уставшие члены просили, молили о том, чтобы Сизифа осенили иные мысли, новые идеи. Пусть наивные, обманчивые, но чтобы они обещали конец его мукам, освобождение или хотя бы малейшую перемену, передышку...

И такая надежда вскоре появилась. На глаза Сизифу попался обломок скалы, отбитый валуном, и бывший правитель обрадованно сунул его в рот. Камень за долгое время успел пообтесать откосы, и теперь там валялось немало таких осколков. По дороге наверх Сизиф подбирал их и оставлял на отшлифованной гранитной вершине.

Настал день, когда осколки могли уже удержать валун на месте, но Сизиф сам сталкивал его вниз - хотел, чтобы победа его была подлинной и окончательной. Он так наловчился, что замечал мельчайшие крупицы гравия. Послюнявив палец, подбирал их и оправлял в рот, а наверху выплевывал. Так укреплялась подпора, которой предстояло удержать камень.

Спустившись однажды вниз, Сизиф вновь увидел Меду. Волосы ее снова доходили до пояса, а подернутые грустью глаза словно вопрошали, не желает ли он, чтобы Меда снова обрезала свои волосы и подарила ему рукавицы... Сизиф, улыбнувшись, покачал головой - хотел сказать девушке, что он, может статься, в последний раз взбирается со своей ношей на гору, - но сдержался. Или просто побоялся, как бы его не подслушали и не сорвали задуманное им.