Евгений Наумов - Коралловый город

На площади перед Голубым дворцом бурлила громадная толпа. Все перемешалось здесь: крупные Чавычи и Белухи двигались степенно, юрко сновали Гольцы, Ласточки, Сайры, Кильки, Караси. Рядом с плоскими неповоротливыми Камбалами мелькала быстрая Корюшка.

Морская толпа — это была стихия Храброго Ерша. Он сразу же нырнул в нее, но — странное дело! — не почувствовал здесь прежнего яростного напряжения. Раньше повсюду он видел только озлобленные, мрачные глаза, и стоило ему, проплывая мимо, бросить какое-нибудь едкое слово о дворцовых прихвостнях или жестоких стражниках, как глаза вспыхивали гневом и вся толпа устремлялась за ним. А сейчас, как он ни изощрялся, как ни подстрекал, шепча жителям города разные призывы к бунту, никто не слышал его.

— Да брось ты! — хлопнул его по спине какой-то Карась-Ласкирь. — Не хотим мы сегодня думать о плохом. Жизнь и без того довольно тяжелая штука. Сегодня будем все веселиться!

— Да, веселиться! — загорланил какой-то бесшабашный Минтай. — Хватит нам все думать и слезы лить по каждому пустяку. Пришел и на нашу улицу праздник!

— Он еще не пришел, глупцы! — заорал изо всех сил Храбрый Ерш и этим на минуту привлек внимание окружающих. — Рано еще говорить о празднике, рано плясать и веселиться! Запомните: праздник наш будет тогда, когда выкинем из города всех Спрутов.

— Ну а пока мы все равно будем веселиться! — крикнул кто-то из толпы.

— Нет! — рявкнул Храбрый Ерш. — Мы не будем веселиться! Вспомните убогие лачуги, в которых вы живете! Вспомните о наших братьях, которые томятся в морских пещерах!

— Еще не хватало на празднике об этом думать! Гоните его в хвост и в жабры, — крикнула какая-то Собачка.

Из распахнутых окон дворца полилась чудная мелодия. Храбрый Ерш с отчаянием увидел, как редеет вокруг толпа. Все закружилось перед его глазами… нет, это кружатся пары. Они танцуют, они веселы, они не слушают его, бунтаря и бывшего узника Тридакны.

— Пойдем с нами в хоровод! — пригласила его толстая рыба-Кабан.

Но Ерш раздраженно оттолкнул ее и бросился прочь…

Бал уже был в разгаре, когда в зал ворвались два Спрута:

— Беда! Грязный Ерш сбежал! Бунтарь на свободе!

Лупибей, стоявший посреди зала и наблюдавший за порядком, вздрогнул.

— Как сбежал? Ведь он в Тридакне!

— Только что видели его в толпе… мутил воду.

— Почему не схватили? — Лупибей так потряс обоих Спрутов за пояса, что цветочки посыпались из их щупалец.

— А как… мы схватим… у нас ор-ружия нет… — лязгали клювами Спруты.

— Прекратить бал! Тревога! Всем вооружиться! Из темницы Тридакны сбежал преступник грязный Ерш!

К нему подошел царевич, ведя под руку Смешинку.

— Зачем ты прекратил бал? — Капелька был очень недоволен: только-только девочка снова стала веселой, а тут бал прекратился. Ему стоило больших трудов добиться у Смешинки прощения. И то после того, как царевич торжественно поклялся, что он ничего не ест, кроме салатов. А Смешинка думала: «Надо убедить его, чтобы он приказал Спрутам тоже перейти на салаты, а морские пещеры закрыть».

— Сбежал грязный Ерш! — выкатывая глаза, сообщил Лупибей. — Его не могли задержать… Вот они, ваши цветочки!

— Экая беда, — пожал плечами царевич. — Твое дело — ловить его, а наше дело — веселиться.

— Но преступник мутил воду на площади перед дворцом! Вон те доблестные стражи видели его.

Двое Спрутов, заискивающе кланяясь, подтвердили, что грязный Ерш мутил воду и подбивал жителей ворваться во дворец, напасть на стражников.

— Пока они безоружны, — многозначительно добавил Лупибей.

— А жители что? — полюбопытствовала Смешинка.

— Они не стали слушать мутильщика. Заиграла музыка, и они пошли танцевать.

Если бы царевич наблюдал за Смешинкой, то его удивило бы, как она внезапно опечалилась.

— Ну вот видишь! — сказал Капелька начальнику стражи. — Нет причин тревожиться. Продолжаем бал!

Лупибей с недовольным видом ушел. За ним поспешили «доблестные стражи». Опять заиграла музыка. О недавнем переполохе быстро забыли, и веселье продолжалось.

Пронзительный визг Плотвички-Гимнастки заставил всех вздрогнуть и разом остановиться. Стихла музыка. В наступившей тишине, замерев, все смотрели на одно распахнутое окно. А там на подоконнике стоял Храбрый Ерш, держа черную гимнотиду. Вид у него был зловещий и решительный.

Храбрый Ерш пережил ужасный вечер. Куда бы он ни направился, везде видел веселье, пляски, радость. «С чего это они радуются? — думал он с горечью. — Ведь все в городе осталось по-прежнему: Спруты и Каракатицы не выпустили власти из своих щупалец».

Потом им овладел гнев. «Это все подстроила Смешинка! Она заставила жителей смеяться вместо того, чтобы проклинать грабителей и бороться с ними. Пока она в городе, нам не удастся прогнать Спрутов и Каракатиц. Но из города девчонка не хочет убираться. Ей хорошо во дворце, вместе с царевичем разъезжает в карете…»

И Храбрый Ерш решил расправиться за это со Смешинкой. Правда, его очень угнетала мысль, что именно она помогла ему и его друзьям освободиться из темницы.

«Но я должен думать прежде всего о жителях Кораллового города! Уничтожив Смешинку, я подниму всех на борьбу с угнетателями!»

С этого момента все сомнения отпали. Храбрый Ерш действовал, как всегда, дерзко и решительно.

Никто не заметил, как он проник в зал. Видимо, зараженная общим весельем, дворцовая стража утратила бдительность. Этим и воспользовался бунтарь. Он появился в окне в тот момент, когда рядом с ним оказались, проплывая в танце, царевич Капелька и девочка Смешинка.

— Теперь-то я рассчитаюсь с вами за все! — сказал Храбрый Ерш, не сводя с них глаз. — Как раз вы-то мне и нужны!

Он выразительно поигрывал гимнотидой, и никто, даже стражники, не посмели к нему приблизиться, зная, что бунтарь бросает рыбу-Нож без промаха. Только какой-то Пузанок стал суетливо пробираться к выходу, оставив танцевавшую с ним Плотвичку.

— За страдания морских жителей, за их обман, за грабеж! За издевательский смех! — Голос бунтаря повысился. — Получайте!

Все переполошились, бросились к дверям, началась давка. Орали Горлачи, пыхтели Ротаны, визжали Миноги. И только царевич и девочка стояли неподвижно, бесстрашно глядя в глаза опасности.

Брошенная Храбрым Ершом плоская и острая гимнотида неминуемо пронзила бы обоих, если бы не Мичман-в-отставке, молниеносно заслонивший их собой. Гимнотида смертельно ранила его, отскочила и косо унеслась вверх.

— Мой друг! — воскликнула Смешинка, бросаясь к несчастному, который медленно опускался к ее ногам.

Она встала на колени. Глаза Мичмана-в-отставке уже мутнели. Он с трудом шевелил губами: