Сергей Ефремцев - Твоя Конституция

Издательство Игоря Розина

Идея проекта – А.Е. Попов

В рамках серии вышли следующие книги:

«МамаМатематика»

«ПапаФизика»,

«БабушкаСловесность»,

«ТётушкаГеография»,

«ПрадедушкаАркаим»,

«РоднаяСтарина. Очерки истории Южного Урала»,

«Куз и наЖурналистика»

Найти эти книги в электронном виде можно на сайте

Zenon74.ru

Готовятся к выходу:

«ЗанимательнаяПолитология»,

«Философия в лицах»

Царь Хаммурапи получает законы от солнечного бога Шамаша (Вавилон, рельеф верхней части столба Свода Законов)

Титульный лист сочинения Томаса Гоббса «Левиафан» (1651 год)

Иммануил Кант (1724–1804) – немецкий философ, родоначальник немецкой классической философии

Эта книга – продолжение диалога с детьми и родителями, начатого в предыдущих книгах серии «Новое расписание». Диалога с детьми «изрядного возраста» и родителями тоже изрядными, не забывшими вкус слова и помнящими гоголевскую птицу-тройку. Разговор пойдет о важном, возможно, самом важном сейчас: о человеке и человечности, моральных нормах, свободе и несвободе, нравственных законах и запретах. О насущном и до поры не востребованном – о Конституции души.

Наверное, нужно говорить о том, без чего нет ни Личности, ни Семьи, ни Народа, ни Государства. Нужно говорить о правовом нигилизме, о том, что «хочу» или «не хочу» далеко не главный закон. Мы все сейчас критикуем и ниспровергаем, навешиваем ярлыки и доказываем как дважды два, что имеем право на лень, трусость, нежелание учиться, работать, содержать семью, имеем право на «хату с края» и «небо в алмазах». А звездное небо – чудо, которое не нужно объяснять и глупо опровергать. Довольно. Мы, многие, уже опровергли моральный закон в себе.

Рано или поздно – в наши дни позже, чем в прежние, – приходит пора отправляться в путь. Конечно, смутные представления о пресловутой жизненной дороге появлялись, что-то такое бубнили изредка в школе, мелькали искрами и свои мысли, но были они настолько наивны, что хвастовство отважного муравьишки из мультфильма хвастовством не казалось, и, напрочь лишенная объема, пространства и времени, дорога эта представлялась бесхитростно-плоской, как бабушкин пестренький половичок. Но половичок почему-то всё норовил выскользнуть из-под детского ботинка, и кокетливые бантики сбивались в узлы, которые не развязать было и зубами. И помнятся эти мокрые от конфетной слюны узлы. Помнятся до сих пор:

Что можно и чего нельзя?

Если нельзя при всех, то, когда один, – можно?

А если все так же, как я, – значит, все врут?

Если есть правила, их нужно соблюдать.

Почему соблюдают не все?

Почему в правилах есть исключения?

Может быть, я тоже – исключение и мне можно?

Вот с этими-то узлами подходим к первому перекрестку:

Группа детского садика на прогулке. Мальчишка достает из кармана оловянных солдатиков и, озираясь по сторонам, прячет в снег. Солдатики красивые, спору нет, но ведь они чужие…

Взять – взял, но домой не унес, а это главное. Прошел перекресток самоограничения, зацепился, но прошел.

Казалось бы, так просто понять, что´ можно и чего нельзя, так просто достичь «освобождения от мучащего и развращающего людей зла … тем, что каждый … будет поступать так или иначе … только ради исполнения для себя, для своей жизни, признаваемого им высшим, закона жизни, закона любви…» [1]Нужно одно маленькое усилие. Всего одно. А без него дорога станет наклонной плоскостью…

Еще одно испытание для ботиночек с бантиками – искушение насилием.

Чёрт возьми, как приятно было тебе, читатель, добиться от поверженного врага униженной просьбы о прощении, когда он, жалкий и заплаканный, взывая к твоему милосердию, молил о пощаде и каялся во всех чужих грехах! Как приятно было, толкуя о всеобщей справедливости и защите слабых и угнетенных, устанавливать закон по праву сильного! Единственно верный закон! И пусть действовал он только в песочнице с утра и до обеда или на качелях, когда не было рядом кого постарше, но до чего же это было приятно…

И в эти редкие минуты торжества и упоения собственным величием готов был ты повторять, пусть бездумно, слова великого старца:

«То, что нам нужно, что нужно народу, то, чего требует наш век для того, чтобы найти выход из той грязи эгоизма, сомнения и отрицания, в которые он погружен, – это вера, в которой наши души могли бы перестать блуждать в отыскивании личных целей, могли бы все идти вместе, признавая одно происхождение, один закон, одну цель». [2]

Давным-давно песочницы и качели закатаны в зимний асфальт, а ты и твой детский враг – приятели, но почему-то слова эти на разные лады и разные, уже взрослые голоса всё повторяют и повторяют, перевирая вновь и вновь, безбожно фальшивя и пуская петуха.

А между тем «все внешние изменения форм жизни, не имеющие в основе своей изменения сознания, не только не улучшают сознания людей, но большей частью ухудшают его. Не правительственные указы уничтожали избиение детей, пытки, рабство, а изменение сознания людей вызвало необходимость этих указов. И только в той мере совершилось улучшение жизни, в которой оно было основано на изменении сознания, то есть той мере, в какой в сознании людей закон насилия заменился законом любви».

Ах, как скаредно мало растрачиваешь себя, взрослея, как редко – приступами – побеждает благородство и великодушие, зато помнятся эти редкие случаи и хранятся в памяти, как похвальный лист в рамочке с поблекшей каемочкой, давно известный всем твоим гостям…

Что там ниже, по наклонной, за бабушкиным половичком? Цинизм и лицемерие?

Что ж, этому искусству обучаются быстро и с успехом. Кто не умеет «принимать на себя личину, быть двуличным … действовать притворно, обманывать внешностью, прикидываться смиренным, ханжить, льстить из выгоды»? Умели во времена Даля, умеют и сейчас.