Иван Багмут - Записки солдата

— Вот о таком боге можно говорить как о боге. Ты в такого веришь?

— Нет, — ответил Ивась. Он с минуту помолчал, потом поблагодарил брата.

Возвращение Хомы подняло настроение в семье Карабутов. Юхим Мусиевич повеселел и теперь только присматривал за хозяйством — жить в городе стало совсем трудно, и он вернулся домой, бросив службу в уездной кооперации.

По любому поводу — а когда разносился слух, что в село едут немцы или гайдамаки, то и без всякого повода — отец с сыновьями уезжал в степь, и непременно с ночевкой: как-никак он был избран заместителем председателя исполкома Мамаевского Совета крестьянских депутатов.

В степи Юхим Мусиевич чувствовал себя беспредельно счастливым. Во время перерыва в работе он, подставив лицо солнцу, бездумно замирал и, вдыхая степной воздух, казалось, сам превращался в частицу степной природы, сливался со степью.

Ивась уже знал, что после нескольких минут такой отрешенности родитель примется агитировать за неучастие в политике, и в эти минуты ненавидел отца.

— Что надо человеку? Какие хлеба! Солнце! Воздух! Жить бы да жить!.. Так нет… Надо воевать! Убивать! Жечь! Скрываться! — начинал он как бы про себя.

— Именно для того, чтобы не жгли, чтобы можно было свободно дышать этим воздухом, именно для этого и надо воевать! — горячился Ивась, но отец не терял спокойствия:

— Для того чтобы дышать, надо быть живым. А на что тебе все, если тебя убьют?

— Это рабское мировоззрение! Так может говорить только человек с душой раба! — восклицал, весь бледный, Ивась.

Отец грустнел, но не от слов сына.

— А если детей убьют? Какая тогда радость от жизни?

Ивась, испытывая неловкость после своей грубой выходки, добавлял уже без горячности:

— То была империалистическая война… А за свободу надо бороться! Идти на смерть!

— Бороться можно и мирно, — стоял на своем Юхим Мусиевич. — Февральская революция была бескровной…

— А члены Мамаевского земельного комитета разве выступали с оружием? Они мирно боролись за землю, а немцы сожгли их хаты. И поймай они хотя бы того же Ивана Латку, разве он ушел бы живым?

— Вот я и говорю — не надо ввязываться в политику.

— А кто же тогда будет бороться за свободу?

— Без нас обойдутся… Мы будем обрабатывать землю. Это лучше и благороднее.

— Благороднее?! — возмущался сын. — Значит, вы будете сидеть дома, а другой сложит за вас голову? Это благородно? Что же, может, и в самом деле не стоит принимать участие в политической жизни, не стоит бороться за счастье рабских душ!

Отец смеялся, Хома улыбался, а Ивась, тяжело дыша, обиженный еще и отношением к нему как к маленькому, замолкал, злобно поглядывая на обоих.

Кроме интереса к политике, Ивась не забывал и о делах, по самой сути своей аполитичных. В магазинах давно уже не было почти никакой материи, а та, что была, стоила бешеные деньги, и потому проблема одежды для пятнадцатилетнего юноши стояла очень остро. Юхим Мусиевич считал главным украшением человека его духовные качества и не спешил выменивать на хлеб или сало одежду и обувь для сына, который уже чувствовал себя взрослым. На робкие намеки Ивася, что ему хотелось бы носить если не галифе, так хоть обыкновенные, но суконные черные штаны и желтые сапоги с высокими голенищами, отец отвечал обстоятельными речами о пользе бережливости, о том, что необходимо иметь запас хлеба и лучше не выделяться модными нарядами…

Поэтому великой радостью для юного Карабута было приобретение книги с волнующим заглавием «Практик-мыловар», в которой приводились рецепты изготовления домашним способом мыла, юфти, конфет, браги и других нужных в быту вещей.

Ивась сообразил, что, наварив мыла, можно получить много денег и приобрести себе костюм без помощи отца. Разбогатеть и в самом деле было очень легко: мыла в селе не хватало, а нужда в нем всегда велика. Но, к сожалению, планы Ивася остались мечтой: для варки мыла нужен жир, а его у нашего «фабриканта» не было… А стоимость сала, из которого можно варить мыло, превышала стоимость мыла…

Крах идеи мыловарения направил деловую инициативу Ивася в сторону кожевенного дела. Проблема сырья вставала и тут, но была решена быстро и почти гениально. Собаки! Собачьи шкуры! Разводить собак или ловить чужих!

Однако охота на этого зверя оказалась не такой простой штукой, и основное внимание пришлось уделить разведению собак. В ожидании сырья Карабутенко перенес выпуск продукции на 1919 год.

Лето 1918 года прошло в Мамаевке, расположенной за 70 верст от уездного и губернского центров, довольно спокойно, в особенности если сравнить с Котивкой, где бывшие крепостные князя Урусова объявили войну Германии и Австро-Венгрии, вследствие чего их село было уничтожено армией оккупантов.

Карательные отряды немцев и гетманцев наведались в Мамаевку только дважды. Первую карательную экспедицию вызвал старый Каленик Шинкаренко, вступивший в «Союз земельных собственников» — кулацкую организацию, основанную открыто контрреволюционной партией кадетов.

— А вы думали, так и пройдет? Минует грабителей божия кара? — неистово обрушивался он на каждого встречного. — Чужую землю отбирать? Вот-вот приедут в Мамаевку наши освободители, я вас накормлю землицей! Так накормлю, что и детям, и внукам закажете на чужую землю зариться!

О приходе «гостей» Карабутам сказал Забулдыга и посоветовал Юхиму Мусиевичу половить с ним карасей на озерах, во множестве разбросанных в пойме. День не слишком подходил для барахтанья в воде — хмурилось и даже накрапывал дождь, — но Ивась, в котором всегда горел охотничий азарт, очень обрадовался, что его взяли носить ведерко с рыбой, и ему даже не пришло в голову удивиться, почему это они отправляются ловить рыбу утром, а не с вечера, как бывало обычно.

Пройдя раз или два неводом, старшие стали, тревожно прислушиваясь, поглядывать в сторону села. Скоро и Ивась перестал интересоваться карасями. Над Мамаевкой в нескольких местах поднялись столбы дыма, едва заметный ветерок относил их в сторону, и вскоре над селом поплыла огромная черная туча, сквозь которую там и сям зловеще проскакивало пламя.

— Жгут!

— Жгут, проклятые!

Все трое рыбаков с ужасом смотрели на пожар, каждый содрогался, когда долетал приглушенный расстоянием выстрел. Ивась без объяснений понял, кто палит, и представил злобные морды гетманцев и презрительно-наглые немцев, грязную брань, угрозы расстрела, едкий дым пожара и заплаканные лица беспомощных женщин и детей.

— Проклятые! — проговорил он с болью.

— Своих надо благодарить… Шинкаренко! Он позвал… — бросил Забулдыга.