Владимир Железников - Таня и Юстик

- Вечерами, если нам не мешали Грёлихи, мы сидели в этой комнате, сказал папа. - Он сидел здесь, - папа кивнул на священника и показал на кресло около письменного столика, - Миколас - на диване, а я устраивался у окна, чтобы вовремя заметить опасность. Правда, я про это никому не говорил, но они сами догадывались. - Папа помолчал, открыл зачем-то книжный шкаф и поводил пальцем по корешкам книг. - Не то чтобы нам вместе было веселее или мы много разговаривали. Мы были похожи на людей, которые на маленькой неуправляемой шлюпке попали в штормовое море... Ждали, и все. Может быть, вместе нам было не так страшно, что ли?

Раньше папа никогда мне это не рассказывал вот такими словами, и я подумала, что именно среди этих вещей, в этой комнате все тогда и произошло. Не странно ли? Стоит дом, в доме живут люди, и сейчас мы с папой приехали к ним в гости, а вещи, которые нас окружают, знают гораздо больше, чем мы, люди. На них, на этих стульях и на диване, сидели те, которых уже нет в живых. Они ходили по этим половицам, ели за этим столом. Мы знаем их историю, но никогда не узнаем, о чем они думали и очень страдали или не очень, боялись немцев или не боялись.

- Тогда было страшно, - сказала Даля. - Лучше и не вспоминать! - Она подошла к буфету, достала оттуда чашки и поставила их на стол.

А я почему-то следила за ее ногами, обутыми в мягкие войлочные туфли с розовыми помпонами, и не могла отвязаться от мысли, что она сейчас ступает по тем же половицам, по которым когда-то ходила Эмилька. Больше всего меня интересовала именно она. Может быть, потому, что она была моей ровесницей. А может быть, потому, что папа обычно про нее хорошо рассказывал.

- Сейчас будем пить чай, - донеслось до меня, и туфли с розовыми помпонами вышли из комнаты.

Теперь у меня перед глазами маячили папины ноги в пыльных туфлях; они шагали и шагали по комнате, и я не выдержала и спросила его, что с ним происходит. Дело в том, что мама приказала мне следить за ним. Он у нас силач не первого десятка и всегда об этом забывает. Папа ничего не ответил, а тут вернулась Даля, и он снова начал рассказывать, как сначала боялся, что немцы его разыщут и убьют, как он старался жить тихо и незаметно.

- Ты? - не выдержала я. По-моему, он все про себя врал.

- Я, - ответил папа. - Думаешь, не страшно, когда рушится привычный мир, куда-то исчезает отец и мать и ты остаешься один среди чужих? Когда уходит то, что еще вчера было надежно, прочно и дорого...

Может быть, действительно страшно то, что папа сейчас наговорил, но мне показалось, что он чуть-чуть все преувеличил.

- Презирает трусость и приспособленчество, - сказал папа про меня Дале.

- Знакомо, - ответила Даля. - Слышу об этом в течение всего года. Она возилась у стола и иногда поглядывала на нас.

- Так вы учительница? - вспомнила я.

- Имейте в виду, - заметил папа, - до первого сентября осталось девять дней... - он посмотрел на часы, - и семь часов с минутами. Она в этом щепетильна.

Его шутка не вызвала у меня желания посмеяться - он всегда шутит, когда чувствует себя неуверенно, мы с мамой это уже изучили. Чем ему хуже, тем он больше шутит.

- Не волнуйся, - сказала Даля, - я не собираюсь тебя воспитывать, - и снова вышла из комнаты.

Папа опустился в кресло и закрыл глаза. Я дотронулась до его плеча, он открыл глаза и улыбнулся мне. Улыбочка у него была жалковатая.

- Как ты? - спросила я.

- Отлично, - ответил он.

- Я серьезно.

Видно было, что он врал.

Хлопнула входная дверь, и папа вскочил, ожидая, видно, что в комнату войдет сам Бачулис. Но на пороге появился долговязый парень, прямо не человек, а жердь. Он неловко нам поклонился.

- Ого! - сказал папа.

А мне почему-то вдруг стало смешно. Мне он сразу показался смешным.

- Наш Юстик. - Позади парня стояла Даля. - Сынок, познакомься - это дядя Пятрас. - Она смутилась: - Извините, - сказала Даля папе. - Мы всегда вас между собой называем Пятрасом... Юстик, не сутулься, - хлопнула его по спине. - Наказание с ним.

Тут у меня в голове все перемешалось - и то, что мой папа был когда-то Пятрасом, и этот долговязый Юстик, которому нельзя сутулиться, и захотелось выкинуть какую-нибудь штучку. У меня так бывает в самое неподходящее время. А тем временем Юстик начал действовать. Он, переваливаясь, подошел к папе и молча, не протягивая руки, кивнул головой. Папа едва доставал ему до подбородка, как-то мне даже стало обидно за него.

- А это Танечка, - сказала Даля. - Дочь дяди Пятраса.

Юстик подошел ко мне, так же тряхнул головой. "Если так трясти головой, - подумала я, - она может отскочить", - и посмотрела на Юстика. Мы поздоровались за руку. Ручища у него была тоже ничего себе, моя ладонь просто утонула в ней. Я подумала, что он слон, а я муравей, и хихикнула.

- Юстик, - сказал он неожиданно басом и покраснел.

Потом мы все сели, и Даля спросила у него, как его дела, а он ответил, что нормально. Я посмотрела на его ноги, они занимали полкомнаты, и снова хихикнула.

- Юстик, - сказала Даля и укоризненно посмотрела на него.

Юстик снова покраснел и подтянул ноги, но под стул они не влезли.

- Ему только что удалили зуб, - сказала Даля.

- Мама... - недовольно пробасил Юстик.

- Подумаешь, - сказала я. - Это совсем не больно. Под анестезией.

- Какие образованные дети, - сказала Даля и улыбнулась.

После ее улыбки со значением я тут же дала себе слово больше ничего не говорить.

Папа стоял в сторонке и не участвовал в нашем разговоре. А как только мы замолчали, он тут же спросил то, что его давно беспокоило:

- Даля, а почему Миколас не отвечал на мои письма все эти годы?.. Сразу после войны, вот когда мне это было необходимо. Я уже решил, что и его нет в живых, как дяди, Эмильки, Марты...

Я посмотрела на папу, и мне стало стыдно, что мы разговариваем про пустяки. Он стоял какой-то непривычно растерянный. И я подумала, что даже о нем я знаю далеко не все.

- Вы всегда здесь жили?

- Да... но... - Даля посмотрела на Юстика: - Сынок, взгляни, не вскипел ли чайник.

Она обращалась с ним как с маленьким мальчиком. Всякому было понятно, что она не хочет чего-то при нем говорить и поэтому отправила на кухню. А он встал на свои длинные ноги и ушел.

- Миколас собирался, - сказала Даля. - Много раз... Я могу с вами быть откровенной, Пятрас?

Папа кивнул.

- Это я не хотела, чтобы вы приезжали... Прошлое не давало ему покоя. Он без конца все вспоминал и вспоминал. Особенно сразу после войны. - Даля говорила быстро, словно боялась не успеть. - Мы тогда только познакомились, и я понимала, что ему надо отвлечься. Забыть все эти страхи и ужасы, лагеря смерти. Вот я и попросила его не отвечать вам.

- Зачем же вы тогда э т о сохранили? - спросил папа.

- Это не я, - сказала Даля.

- Но теперь-то все прошло?

- Время сделало свое дело. Он об этом почти не вспоминает. Или очень неохотно. И все же лучше поберечься. Обещайте не расспрашивать его.