Владимир Железников - Жизнь и приключения чудака

Наташка вопросительно уставилась на меня.

- Ничего, - успокоил я ее, - у нас, у взрослых, так бывает.

Именно в тот день, когда я рассказал Кольке-графологу историю дяди Шуры и Надежды Васильевны, мы их встретили около метро.

Мы возвращались после неудачных поисков Малыша. Обошли, можно сказать, всех собаководов дома, в котором должен был жить Малыш со своим новым хозяином, но успеха не добились.

Сначала мы попали в квартиру, которая была не заперта, и легкомысленно вошли в нее, а вышли... только через час. Потому что, когда мы обнаружили, что в ней нет людей и хотели выйти, то нам загородила дорогу овчарка и не давала двинуться целый час. Непонятно, зачем только люди держат в домах таких злых собак!

Мы сидели смирно, сложив руки на коленях, и Колька излагал мне свой план нашего освобождения. Он предлагал рывком броситься к тахте, сдернуть с нее одеяло и набросить собаке на голову.

Как видите, план был прост, но Колька предлагал, чтобы выполнил его я, а я ответил, что уступаю ему, поскольку это его план. А он процедил, не разжимая губ, чтобы не злить овчарку раньше времени, что не может один человек и придумывать и выполнять, что должно быть разделение умственного и физического труда.

Так мы спорили до тех пор, пока не вернулась хозяйка квартиры.

А потом мы попали к старику. У него были две собачонки, и он держал их на руках. Когда он узнал всю нашу историю и то, что пропал Малыш, и то, что Наташка от переживания заболела ветрянкой, то страшно забеспокоился, что его собаки могут заразиться ветрянкой.

И вот после этого, когда мы с Колькой, усталые и злые, покупали бублики около метро, чтобы немного утешить себя, я увидел дядю Шуру. Я хотел к нему подлететь, но в последний момент узнал его собеседницу и поспешно затормозил. От неожиданности я подавился бубликом и закашлялся: ведь дядя Шура беседовал не с кем-нибудь, а с Надеждой Васильевной!

Колька-графолог, чтобы остановить кашель, ударил меня изо всех сил по спине. После этого я снова обрел дар речи и прошептал:

- Вон стоит дядя Шура.

- И она? - догадался Колька.

Я кивнул.

- А я-то думал, что дядя Шура успокоился и она навсегда исчезла из нашей жизни!

- Простак, - ответил Колька-графолог.

Они стояли друг против друга, и между ними возвышалась ее виолончель. Они попеременно, а иногда и одновременно поддерживали ее: то Надежда Васильевна, то дядя Шура, то вместе, и тогда их руки сталкивались.

Прохладный ветерок трепал полы ее расстегнутого пальто и так же трепал волосы на непокрытой голове. Но она ничего этого не замечала, внимательно слушала дядю Шуру и показывала всем своим видом необычайную нежность к нему. Он заботливо застегнул ей пальто и поднял воротник. Когда он подымал ей воротник, она успела прижаться щекой к его ладони.

- Ловка! - Колька-графолог жевал бублик и ехидно поглядывал на меня: А твой хирург расквасился.

Наконец Надежда Васильевна нехотя вскинула виолончель на плечо, и они разошлись.

Дядя Шура прошел мимо меня, не заметив. До меня ли ему: он не видел никого и ничего. Наскочил на какую-то женщину, извинился. Радостная улыбка не сходила у него с лица.

- Ну, - Колька-графолог подтолкнул меня, - надо действовать.

- Хорошо, - послушно согласился я. - Сейчас я ей все объясню. - Я угрожающе сунул бублик в карман, как будто это пистолет, и устремился в погоню за Надеждой Васильевной.

Я обогнал ее и преградил дорогу.

Нет, она не изменилась. Она была такая же прекрасная, как раньше, а может быть, даже лучше, потому что похудела и глаза у нее от этого увеличились. Это было самое обидное.

- А, Боря, здравствуй! - весело сказала она. - Откуда свалился?

- Из метро вышел и увидел вас, - многозначительно ответил я и стал ждать, как она начнет передо мной оправдываться.

Но нет, она и не думала оправдываться, опустила руку на мое плечо и радостно предложила:

- Проводи меня немного, а то я, как всегда, опаздываю.

И я вдруг чему-то обрадовался и незаметно для себя пошел рядом с нею.

- Понеси виолончель, - попросила она.

И ее виолончель оказалась у меня в руках, и блаженная улыбочка, какая только что озаряла лицо дяди Шуры, поползла по моим губам.

Тут я увидел Кольку-графолога, который почему-то шел к нам навстречу, хотя мы расстались около метро. Он усиленно вращал глазами, но, честно говоря, я узнал его только в тот момент, когда он сильно толкнул меня в бок.

Виолончель испуганно звякнула, и я остановился.

- Ты чего? - спросила Надежда Васильевна.

"Ну и подлец! - подумал я про себя. - Ну и дамский угодник! Из-за каких-то лучистых глаз готов был предать идею! Хорошо, что графолог меня вовремя остановил. Молодец!"

Я отвернулся, чтобы не видеть лица и гипнотических глаз Надежды Васильевны, и процедил:

- И дядю Шуру, между прочим, я тоже видел, - и протянул ей виолончель.

- А-а-а, - неопределенно ответила она, еще не понимая, в чем дело, и взяла виолончель.

Похоже было, что мой выпад никак на нее не подействовал. Ну что ж, пойдем дальше, расхрабрился я, это нам не трудно, наша дорога не дальняя. Я достал из кармана недоеденный бублик, вгрызся в него зубами и спросил:

- Правда, он очень изменился, похудел?

- Жизнь наладится, он и поправится, - ответила она.

- А когда она наладится? - не отставал я и ехидно, на манер Кольки-графолога, добавил: - Вы ведь знаете все наперед.

- Месяца через два, - сказала Надежда Васильевна.

- Через два? - переспросил я. - А по-моему, гораздо раньше, если им никто не будет мешать.

- Вот как, - сказала Надежда Васильевна, точно хотела спросить: "Что с тобой случилось, друг мой?"

Она так грустно и странно посмотрела на меня, словно открыла во мне что-то неприятное.

Я потом часто вспоминал ее взгляд.

Какой-то прохожий толкнул ее, зацепившись за виолончель. Она резко сняла ее, оторвала ремнем пуговицу у пальто, не обратив на это никакого внимания. Ее длинные волосы, торопливо завернутые в пучок - вероятно, она спешила на свидание к дяди Шуре и не успела аккуратно причесаться, - от резких жестов рассыпались и упали ей на лицо. Отбросив их, она, не глядя на меня, покинула поле боя.

Она убегала от меня в который раз, на ходу занимаясь своим любимым делом: перебрасывая виолончель из одной руки в другую.

Тут ко мне подошел Колька-графолог и одобрительно хмыкнул.

- По-моему, я ее победил, - неуверенно сказал я.

- Ну конечно, - поддержал Колька. - Видел, как она рванула!

- Может, я слишком сурово? - спросил я.

- Ситуация требовала решительных поступков, - сказал Колька.

- Все же ее жалко, - признался я.

- Ты выполнил свой долг, - сказал Колька.

Его маленькое подвижное лицо приобрело окаменелость: он явно презирал меня за нерешительность.

Необдуманная лихость овладела мной, и я, чтобы не отставать от Кольки-графолога, сказал: