Борис Житков - Без совести

Поднял его на метр от земли. Поднялся и так стоит. Теперь пусть круги делает вокруг меня. И начал он ходить, махина эта, как лошадь на корде. Он ходит, а я за ним глазами слежу, как он на солнце сверкает. Потом закрою глаза, думаю, неужто ходит? Открою: верно, ходит. Черт возьми, это я спать могу лечь, а он должен все равно ходить и ходить вокруг меня над самой землей.

Я вперед прошел, шагов с десяток, и он за мной, только все равно кружит, как я аппаратиком ему приказал.

А ну, пусть вперед идет! И он с круга сорвался и двинулся вдаль. Вот вдруг мне стало не того: а ну как не вернется? Пока я думал, он уже в блесточку одну превратился. И чего, вперед всего? Про брюки я вспомнил! Будто брюками в этих песках проживешь. Я скорее приказал: назад. Со спеху сначала не за то схватился и поднял его было вверх метров на сто. Когда уж он совсем был тут, я перевел дух. И тогда уж заставил самым малым ходом ко мне подойти. Тут я его постукал пальцем по носу. Гляди, говорю, ты у меня не балуй. Ишь, обрадовался, да запустился как! Я даже в кабину залез. Кстати, и от жары отдышаться. Ну, думаю, теперь главное надо пробовать: под землю. Со мною, думаю, или одного? А вдруг как со мной-то да там он и завязнет. Это значит заживо погибать мне в стальном гробу. Нема такого дела! А без меня он завязнет? Отсюда бегом года два бежать до кустиков до тех. Я выпил воды, пожрал немного консервов. Нет, думаю, пробовать надо все равно. Эх, дернул я рюмахи три коньяку, захватил банки две консервов и с аппаратиком снова выскочил на жару. Это то самое, что из топленной комнаты выскочить на мороз трескучий. Только наоборот. Попробовал я каблуком этот песок - ни черта, песок он и есть песок.

Обыкновенный. И вот поставил я в аппаратике, чтоб Паспарту лез в песок, полого чтоб лез, не очень круто. Он наклонился нооом и пошел. Сначала вроде как плугом, борозда осталась за ним, а потом одна только спина да хвост - и вот его нет. Значит, он туда вглубь ушел и там ходил дальше. Как крот, что ли, или гад подземный, кто это под землей там роется, шут их знает. Только тут я вдруг один остался среди этих песков и глянул со всей силы вокруг: ну ни чертешеньки, как в море. И я один, тут меня на жаре на этой мороз прошиб. Гляжу на эту борозду-то в песке, ушел же сейчас только что. Я скорей назад его вызывать. Шутки, знаете, плохие. А вдруг там на камень какой напоролся и повредился чем? И поставил, чтоб выползал прямо на меня. Поставил, а под грудью так сквознячком и продувает: а ну как шабаш?

И вот его нет и нет. У меня в голове мутиться стало. Черт меня дернул это пробовать. Тут я чуть не обомлел:

земля, песок то есть этот самый стал подыматься подо мною горбом. Я уж думал, начинаются чудеса какиенибудь со мной последние. Фу ты! Гляжу, выползает морда эта Паспартиная из песку. Я ее чуть не целовать принялся. Вылез, вылез, молодчина! Тут уж я все к шутам, залез махом в кабину и пошел под высь, подальше от этих песков, ну их в болото! Я двинул туда, где на карте были всякие точечки, значит, должны людишки жить.

Дал здоровый ход. Полчаса не прошло, вижу внизу вроде блюдца, или сказать чашка, а там вода. Людишки, как черные козявки, лазали по бережку. Пальмы кругом вроде загородки. На воде, на озере этом плавают на чемто. Рыбу, что ли, ловят. Они, конечно, меня над собой не чуяли. Взял ниже: вижу шалашики, и вон баба ихняя воду в шалаш несет. Детишки бегают. А я из вас сейчас тараканов сделаю! Дал я вниз прямо в середину в озеро это и сразу под водой вбок в берег. Гоню Паспарту вперед. Он, слышу, сверлится под водой в берег. Я закрылся- наглухо, темно. Чую, что мы сейчас уж врылись и я под землей. Хрустит, вроде каменисто. Я поддал еще ходу, чтоб скорей это дело. Погодите там, что сейчас будет. Я только на самую чуть и подумал: а ну как тут мне и остаться в хрящеватом этом камне. Однако дело идет, слышу, без отказа. И вот, слышу, вылетел я насквозь. Открыл окна,-глянул: верно, так и есть, Просверлил я бок этой каменной чашке. Глянул взад: ух-ты черт, как из трубы, валит вода из дыры, как из трубы, и сыплет вниз под кручу. Тут я свернул назад и стал над озером совсем низко. Вот кутерьма пошла! Забегали эти черные, все туда, с горки глядят, как ихняя вода к чертям летит. Вот цирк! Взбесились, в барабаны бьют, воют, бабы в озеро это кидать стали посуду всякую, потом забегали какие-то ихние старосты или попы, что ли, прямо давай хватать ребятишек и, как щенят, пошли швырять туда в озеро. Как картошку в борщ. А вода все садится. Там, уж гляжу, бросились дыру забивать. Уж прямо собой: кинется головой в эту струю - его, как таракана, швырк вон и покатился с горы и не видать уж его. Их с полсотни туда ухнуло. Другие каменья с горы валят, думают, дураки, поможет. Я спустился поближе, вою этого послушать. Ну и вой. Как будто их всех на уголья горячие посадили. Тут они меня увидали и все на землю легли. Лежат, дураки, а вода там хлещет. Лежат и лежат. Аж надоело. Я совсем вниз и прямо на них Паспарту нацелил. Иду - не встают. Ткнул. Не знаю, пару-другую, может, и размазал. Только вскочили-таки. Хватились в меня стрелять стрелами. Я задвинул стекло: стекла у меня в кирпич толщиной, стреляй, сделай удовольствие. Потом уж и воды там мало стало. Бабы ихние пошли там выискивать своих щенят. А я думаю, каких и вон вынесло. Тут уж стало это дело надоедать. Я все это бросил и вот что: прямо взял на Америку, на НьюЙорк. Взял я высоко, рассчитал, чтобы быть к ночи. Подзакусил, рюмашки три дернул и на боковую. Задрых. Задрых я здорово, потому вот просыпаюсь, Паспарту стоит. Указатель уперся в Нью-Йорк, аккурат, где я на карте наладил ориентир. В него указатель упирается, и тогда машина становится сама. Гляжу вниз - мать чесная! Переливается, мутится стадо огней. Вроде сыпь или парша световая, сказать. Здоровенное место этими огнями изъедено. Вот он - Нью-Йорк! Вот он где самый-то сок, доллар-то этот самый. Ишь, горит-то переливается, кажется, аж дымит. Сейчас я сверился с планом, ara! Внимание, темная полоса - река, значит. Так! К реке. Ниже. Мост. Масштаб переводи на плановый масштаб указатель, тишком над рекой. Вот в точности этот мост, указатель ставлю иглой на мост, готово. Теперь можно валять вслепую, по плану. Под воду. Готово: я у дна. Точно ставлю глубину и теперь этой глубиной в берег и сверлю под всеми фундаментами сквозь землю туда, где на плане обозначен банк. Ни черта мне не страшно. Я закурил, гляжу, как продвигается указатель. Теперь вверх его! Вперся, вгрызается - черт его знает, бетон ли, сталь, но хрустит, крошится. Ей-богу, это стенка, подземная кладовая. У меня аж дыханье забило: я ж самое ихнее сердце американское дырявлю. И знаю ж наверняка, что трезвонит ихняя сигнализация, и знаю, что замки на часах. То есть замки у них так устроены, что ни один леший дверей не откроет до девяти утра. Никаким ключом. Только ломать двери - никакого ходу иначе нет ни директору, ни тебе раздиректору. И тут вдвинулся туда Паспарту. Я сразу стоп! Открываю ставень. Вот это да! Горит освещение на полный ход, и мы с Паспарту всей орясиной силой в кладовой. Я выскочил. По стенам - бронированные двери, и выходит, что шкафы в три яруса, но не очень высоко. А помещение - ух! Манеж целый. Пробежал к дверям - они аж в самом конце. Слушаю: ух там чего-то шубуршит, но, видать, не серьезно. Я в Паспарту, чуть вправо, чуть вперед и, как фанерку, сковырнул всю эту броню со шкафов к черту. Посыпалось оттуда. Вот она юшка-то потекла, как кровь с носу: золото. Оно, как вода, заплескало на пол. Пол плиточный, звонкий. Прямо как жавороночки в ушах зацвели-запели. Я сейчас к монетам. Там, в шкафах этих, столбиками стоят, и столбики тесно друг к другу, и это все при электричестве горит, прямо тебе в самую глотку смотрит. Глотал бы их, кажется. Однако я сейчас давай их об плитки звякать: раз! два! дзяв! дзяв!-а вдруг тут "локша", как по-нашему сказать. Я их стукал, они пели, золотые-то, и я их скидывал в горку. Вдруг слышу: буб! буб! - как метлой по валенку. Это что ж? Я вгребаюсь глубже в шкаф. Та же лавочка - не звенит. Я эти монеты на зуб - стой! Дело и у вас вроде как у марафетчиков. Это для блезиру, значит, первые ряды золотом заставлены, а дальше - липа! Это. чтоб водить да показывать дуракам? Комиссиям денисиям? Это я сгребаю, какое настоящее золото, в Паспарту, да много ли туда нагрузишь? А тем временем там уж в дверях, слышу, взялись всерьез: слышу, сверлят, аж в ушах свербит.